Достаточно долго для того, чтобы жужжание прекратилось и пчелы исчезли.

Достаточно долго для того, чтобы небо затянули лавандовые сумерки.

Достаточно долго для того, чтобы медведь успел отломить от ветки медовые соты и утащить их под дерево.

Пока я дрейфую где-то между мукой и апатией, мир вокруг нас начинает меняться. Ветер усиливается. Трава становится выше. Как и тысячи цветов, покрывающих поляну вокруг дерева.

Они обвивают наши руки и ноги, наши тела, так что скоро мы станем не видны. Так что останутся только цветы, трава, дерево и вода.

Сперва я не понимаю, что происходит, – не понимаю, что это значит. Но затем цветы начинают затягивать меня вниз, в землю, на которой я лежу, – и до меня доходит, что это не просто цветы, это наши похоронные венки – на поляне, усеянной могилами.

Меня касаются первые щупальца паники, когда я понимаю, что происходит. С Реми. С Джексоном. Со всеми моими друзьями, жизни которых, возможно, все еще висят на волоске. Со мной.

Земля поглощает нас здесь, в этом саду душ. Возвращает нас туда, откуда мы пришли.

И моя паника перерастает в гнев, потому что это неправильно. Это слишком рано, наше время еще не пришло. Я снова поворачиваю голову и смотрю на моих друзей. Но никто из них не сдвинулся с места, не пошевелил ни рукой, ни ногой. Даже Реми лежит там, где упал. Но я, по крайней мере, вижу, как его грудь едва заметно – едва-едва – поднимается и опускается, а значит, он дышит.

И тогда я вспоминаю то, что должна была помнить всегда. Вспоминаю про нити внутри меня, окрашенные в такие же яркие и насыщенные тона, как и все эти цветы.

Я делаю глубокий вдох и медленный выдох, готовя себя к тому, что может меня ждать. А затем делаю то, что должна была сделать еще несколько часов назад – погружаюсь в себя и ищу те нити, которые стали такой же неотъемлемой частью меня, как и моя горгулья.

Они здесь, на своем месте. Боже, они все на месте. Ярко-розовая нить Мэйси стала тоньше, но она никуда не делась. Темно-зеленая нить Реми – столь отличная от ярко-зеленой нити моей полубожественной сути – толще и крепче, чем нить моей кузины, но местами она обтрепана. Черная нить Джексона, янтарная нить Флинта, лиловая нить Иден. Красная нить Хезер. Они никуда не делись. Они потерты, истерты почти до предела, но они по-прежнему здесь, по-прежнему на своих местах. Желтая нить Мекая стала полупрозрачной, едва различимой, но и она остается на своем месте.

Как и нить Хадсона. Боже, она по-прежнему здесь – нить уз нашего сопряжения. Ее блеск потускнел, ее голубизна помутнела, и на ней есть участок – участок, ужасающий меня, от вида которого у меня сдавливает горло. Он настолько поврежден, что, кажется, любое движение может порвать ее навсегда. Но она здесь, укрепленная – теперь я это вижу – моей платиновой нитью, которую я прежде не сумела найти.