Гринька и Василь дружно вздохнули.

— Ничего, ребятки, вы-то точно доживете! — произнес непонятную фразу Леший, а Гринька, неунывающий и не лезущий в карман за словом — только огорченно покачал головой.

Как тяжело было отпускать Лешему своего сына… знает только он сам. Отец и сын, молча обнявшись, стояли долго-долго.

— Ждать буду, Матюша, всю оставшуюся мне жизнь, может, и сбережет тебя моя отцовская любовь, ты, сын, пиши мне, вон, на Крутовых.

Как смотрел Лавр на уходящих ребят, долго потом кряхтел и утирал глаза — пока никто не видел.

Жизнь сразу же завертелась колесом. В освобожденных районах начали разминировать поля — торопились по сухой погоде успеть засеять озимыми, чтобы рожь уродилась. Первыми в Березовке саперы проверили все поля усадьбы Краузе, а вот в самом доме обнаружили много чего из тех сюрпризов, что взрываются.

— От гад, змеюка, Фридрих, гаденыш, яго это работа, то-то ён усё туды и приезжа! — ворчал вездесущий, забывший про прострелы, дед Ефим, некогда стало на печке ворчать, надоть дела делать.

— Счастье, что мальчишки не залезли, — попыхивая дедовым самосадом-горлодером, говорил пожилой уже старшина, старший у саперов. — Мальчишки, они любопытные, всегда стараются нос засунуть, куда не следует.

— Да они, можеть, и наладилися, так энтот, сынок хозяйский до последнего бывал тута, а хто ж станеть лезти, зная его поганую натуру.

Саперы разминировали все и через неделю уехали, а бабенки, ребятня постарше и деды взялись за пахоту. Наезжал к ним однорукий, болезненого вида секретарь райкома — Илья Никифорович, назначенный только что, бывший у мирное время агрономом у Беларуси, што ешче под немцем была — бабы его жалели, а он, толковый мужик, присоветовал, как лучше вспахать и засеять поля. И пахали до самых поздних сумерек, две их худые, лядащие лошаденки выбивались из сил, но тянули плуг.

Стешу назначили бригадиром, а вот правой её рукой стал Гринька. Стеша убегала покормить Дуняшку, а Гринька, с неизменной цигаркой командовал бабами. И так лихо у него получалось, что как-то незаметно его стали звать Родионычем.

Особенно после того, як до них приехали хфотограф и корреспондент газеты, аж из самого Бряньску.

Панаса в армию сразу не отправили, он, что называется — сдавал дела. Долго и тщательно рассказывал про действия своего отряда, про пленных, про погибших семерых заброшенных диверсантов — горевал, что они погибли — не мог ведь он сказать всей правды. Осипов предоставил все записи их удачных подрывов и всех проведенных операций против фрицев, вклад оказался внушительным, и особист откровенно удивился, что в отряде погибло столько мало партизан, в соседнем, вон, напротив, были очень большие людские потери.