— Не понимаю тебя, — сопротивляется Никита, хмурясь и отворачиваясь к окну.

— Это она не всё понимает, — жестко говорю я, — по причине прогрессирующего слабоумия. Давно она не работает библиотекарем? Не работает вообще давно? И как давно пытается стать твоей женщиной?

Верещагин поворачивается ко мне и, вздохнув, отвечает:

- Жаль, что это не личный интерес и не радующая мужское эго ревность.

— Конечно, не ревность, — киваю я устало, справившись с плетением косы, и добавляю, не жалея собеседника. — Ревнуют того, кто необходим.

Верещагин снова отворачивается к окну и молчит довольно продолжительное время. Я жду. Я умею ждать.

— Менингит, — негромко говорит моему отражению в огромном окне Верещагин. — Серьезные осложнения.

— У нее есть близкие? — пользуюсь тем, что получила ответ, поэтому сразу задаю следующий вопрос.

— Только моя семья, — Верещагин по-прежнему общается с моим отражением. — Мои родители долгое время были ее опекунами. Теперь это я.

— Рита недееспособна? Ты ее опекун? — бомбардирую вопросами Никиту. — Значит, она инвалид?

На все мои вопросы Верещагин выдавливает из себя одно слово:

— Да!

— А что с ее родителями? — продолжаю я.

Верещагин, наконец, оборачивается ко мне:

— Они погибли, когда ей было… нам с ней было по тринадцать лет.

— Понятно, — задумчиво констатирую я.

Никита оказывается рядом со мной за пару секунд:

— Что?! Что тебе понятно?!

— Мне понятно всё, что связано с Ритой, — спокойно объясняю я, не давая ему прикоснуться к себе. — Осталось выяснить диагнозы Елены и Екатерины.

— С ними всё в порядке! — рычит Верещагин.