«Где наши? Почему никто не приходит?!» – Васька заглядывал в пустые глаза Ганны, пытаясь хоть мысленно задать ей волнующий вопрос. «Почему так? Почему меня все бросили?»

Ганна лишь кивала в такт однообразному «тататтата», но однажды, видимо, поняв волнующую Ваську тему, бросила вскользь:

– Дружки твои поразбежались все. Линия фронта рядом. Говорят, еще неделя-две, и немец будет здесь, в Перебродье.

– Татататата! – возмутился Васька.

– Может, и не правда. Чай на дворе не четырнадцатый, а восемнадцатый, – согласилась Ганна. – Только слух прошел, что в Двинске немцы всю вашу советскую шайку-лейку развешали на столбах прямо на площади. Не сказать, что наш народ сильно обрадовался такому, но и грустить по нечисти вашей не стал. По-собачьи вели себя, вот и заслужили. Бог все видит!

– Млять! – зло сплюнул Васька и отвернулся к стенке, словно обиженный ребенок.

– Тебя, Вась, тоже повесят. Не посмотрят, что инвалид. Скажу тебе напоследок, ненавидела тебя все время, а сейчас так вот благодарна тебе. За Владика… такой мальчик… спасибо, что не убил его вместе с родителями. Нет, я серьезно. Боженька вспомнит это, глядишь, не в самое пекло угодишь. Там, в аду.

Васька выгнулся дугой от возмущения, из кривого рта его поперла пена.

– Тататата-та-та! Млять! Тататата! Тататата!!! – собрав остатки сил, Васька дотянулся и грохнул об пол крынку.

– Ну, твое дело, Вась. Можешь не верить, – спокойно возразила Ганна.

Тихо, как тень, зашла Софья. Посмотрев как-то странно на Ваську, мягким движением приподняла Ганну с табурета.

– Иди, дочка. Там малой криком изошел весь. Покачай, успокой ребятеночка.

Ганна, почуяв в словах матери легкую фальшь, попыталась возразить:

– Мам, так надо б простыни перестелить? Вонь же…

– Потом, потом… – рассеянно улыбнулась Софья и почти силком вытолкала дочь за двери.

Оставшись наедине с Васькой, Софья, стараясь не глядеть на больного, деловито связала домотканую простынь двумя крупными узлами. Один сделала над головой Каплицына, второй – у ног, соорудив таким образом импровизированный кокон, в середине которого оказался Васька.

Предчувствуя нехорошее, Каплицын замер.

Софья же перекрестилась на красный угол, вздохнула тяжко:

– Господи, прости душу грешную. Так лучше всем будет… – потянула изо всех сил за узел над Васькиной головой, стаскивая его с постели.

Голова Василия повисла, покоясь на простыне, а ноги безвольно ляпнулись о половицы.