Ох, Миша, от невозможности укусить такая тоска наваливается. Завыть бы. Мыслишки эти …бегают-бегают, чешутся, зудят смертельно, так, что кажется порой, все: вот пуля – вот выход. Но нет! Не дождетесь! Шиш вам с маслом!

Михаил смотрел на этого маленького пухлого человечка, развалившегося на стуле, и ему было почти жалко его. Все это повелительно-хамское поведение, кажущаяся сила, укрепленная броней высокого звания, окрыленная положением, – вся эта махина самомнения, все это выстроено на гнилом стержне из обид и неудовлетворенности.

Зубенко нервно раздавил окурок прямо о тарелку с нарезкой и продолжил.

– Пойми ты меня, Михаил Иванович. Когда в ведомство пришла эта информация, что фашисты переименовали улицу… в Вашкевича, пусть не того Вашкевича, а брата твоего. Что с того? А я обрадовался. Вот он, думаю, шанс! Поквитаемся!

Пиши, думаю, Костя, сыпь аналитическими выкладками наверх. Пуля дырочку найдет!

Печатаем. Преамбула: я, простой генерал наркомвнудела, искренне недоумеваю, как же так? Наш моральный ориентир, писатель с мировым именем, чем же он так угодил оккупантам?