Стефан взглянул на темную громаду особняка напротив, на его мрачную многоугольную конструкцию, возносящуюся к небесам, и почувствовал ненависть к этому месту. Он знал мало фактов о новой помолвке, но, повинуясь инстинкту, не мог не связать непостоянство Эльфриды с женитьбой ее отца и тем, что они стали частью лондонского светского общества. Он закрыл железную калитку, что граничила с зарослями кустарника, так же бесшумно, как и открыл ее, и пошел через поросшее высокой травою поле. Здесь он остановился и посмотрел долгим взглядом на старый пасторский домик, единственное жилище, кое он связывал со счастливым и радостным временем первых дней своей любви к Эльфриде. С грустью отвернувшись от покинутого дома, больше не бывшего тем укромным уголком, куда он стремился сердцем и мыслями, пока был на чужбине, Стефан побрел в направлении восточной деревеньки, стремясь добраться до отцовского коттеджа до того, как все его обитатели удалятся на покой.

Самый короткий путь к его дому лежал через парк. Он не торопился. Счастье часто становится причиной спешки, но редко бывает, чтобы отчаяние требовало от человека, чтоб тот карабкался вверх или напрягал мускулы. Порой он останавливался над низко склоненными ветвями деревьев и устремлял бессмысленный взгляд в землю.

Стефан стоял таким образом, едва ли менее опустошенный в душе, чем был пуст его взгляд, как чистый звон прорезал молчаливую атмосферу вокруг него и растаял вдалеке. Звук был звоном колокола, что шел от башни Восточной Энделстоунской церкви, коя стояла в лесистой долине, где не более сорока ярдов отделяло ее от особняка лорда Люкселлиана, и находилась церковь внутри ограды парка. Еще один удар колокола достиг его ушей и придал значение всему звуку, далее последовал медленный колокольный перезвон.

– Кто-то умер, – произнес он вслух.

Отошел в мир иной кто-то из жителей восточного прихода – вот что говорили колокола.

Необычной чертой этого похоронного звона было то, что он начался не так, как это принято по заведенному обычаю в Энделстоу и других окрестных приходах. Колокола обычно оповещали своими переливами о поле и возрасте каждого усопшего. Три раза по три удара колокола оповещали о смерти мужчины; три раза по два удара – о смерти женщины; дважды по три удара – о смерти мальчика; дважды по два – что погибла девочка. Регулярная непрерывность звона говорила о том, что это было скорее его возобновление, чем начало, первую часть коего Стефан не слышал, поскольку находился слишком далеко.

Мгновенное беспокойство, кое он ощутил, вспомнив о родителях, сразу же улетучилось. Он оставил их в добром здравии, и если бы какая-то серьезная хворь свалила одного из них, народная молва достигла бы его ушей раньше, чем он успел бы прийти домой. В то же время, поскольку путь к отцовскому коттеджу пролегал под церковными тисами, он решил заглянуть в колокольню, когда будет проходить мимо, и перемолвиться словечком с Мартином Каннистером, который должен был быть там.