– Кто именно?
– Леди Эльфрида и молодая мисс, что жива сейчас. Те же волосы и глаза, но у матери мисс Эльфриды они были гораздо темнее.
– Жизнь – странная штука, как видите, – молвил Уильям Уорм задумчиво. – Ибо если бы титул лорда переходил по наследству женщинам вместо мужчин, то мисс Эльфрида была бы лордом Люкселлианом – леди, я имею в виду. Но на самом деле кровные связи иссякли, и по закону она сейчас никто для семьи Люкселлианов, кем бы она ни была по убеждениям.
– Мне всегда казалось, – промолвил Симеон, – когда я видел, как мисс Эльфрида обнимает маленьких леди, что между ними есть сходство, но я думал, что это всего-навсего игра моего воображения, ибо годы, должно быть, изменили фамильные черты.
– И сейчас мы передвинем этих двоих да разойдемся по домам, – вставил Джон Смит, который, будучи главным, возрождал рабочую атмосферу, когда становилось ясно как день, что она почти исчезла из-за дружеской беседы.
– Большую бутыль эля, которую мы не выпили, давайте оставим здесь до завтра; полагаю, никто из этих бедолаг не покусится на нее.
Таким образом подошел к завершению вечерний труд каменщиков, и вся компания двинулась к выходу из тихого обиталища усопших, прикрыв за собою старую железную дверь и громко закрыв замок на большой медный крюк, оставляя в неуместном заточении тех, кто не имел ни малейшего намерения сбежать.
Глава 27
Глава 27
Любовь часто умирает в разлуке, еще чаще она умирает оттого, что одного предпочли другому. В случае с Эльфридой Суонкорт могущественная причина, по которой замена прошла успешно, была та, что новый возлюбленный был большей личностью, чем прежний. По сравнению с теми поучительными и пикантными выговорами, что она получала от Найта, Стефанова обычная уступчивость выглядела бесцветной; по сравнению с умеренностью любовных ласк Найта постоянный поток любовных излияний Стефана казался вялым. Она начала, не отдавая себе в том отчета, тосковать, желая, чтобы ее возлюбленный был повзрослее. А Стефан еще не дорос до того, чтоб его величали взрослым мужчиной.
Возможно, ей от природы было свойственно непостоянство; и если взглянуть на ее характер глазами наблюдателя, неподвластного влиянию ее ветрености, то можно признать ее самой изысканной и пластичной натурой из всех, говоря о том, как быстро вспыхивают ее симпатии. Стефану еще потому не удалось задержаться в ее сердце и сделать привязанность долговечной, что он, мучаясь неуверенностью в себе, без конца принижал себя в присутствии возлюбленной; а такая привычка лишь в общении с благоразумным мужчиной затрагивает доброжелательную струну привязанности, когда завзятая самоуверенность оставила бы ее безгласной; но та же самая привычка юноши умалять свои достоинства неизбежно убедит даже самую благоразумную на свете женщину, что он немногого стоит. Открытое высокомерие погасит пламя любви в сердце мужчины, но резкость и высокомерие пробудят любовь в сердце женщины – такова азбучная и оттого не менее печальная истина: представительницы прекрасного пола очень редко ценят честное с ними обращение, поскольку это противно их натуре. При этом, разумеется, на отказ Эльфриды мало повлияла неизменная мысль о том, какое положение родители Стефана занимают в обществе. Невзирая на то, какого мнения придерживается большинство обывателей, такие девушки вовсе не считают, что бедность – сама по себе порок; однако она в их глазах потому порочна, что манеры изящные и утонченные редко приобретаются в такой среде. Немногим женщинам из родовитых семейств довелось получить от жизни изрядный урок и узнать, что порою рабочая роба облекает собой прекрасную душу, а потому обыкновенный человек простого звания в их глазах не более чем червь. Грубые руки и грубая одежда Джона Смита, диалект, на котором говорила его жена, неизбежная ограниченность их кругозора – все это постоянно наблюдала Эльфрида, и оно не могло не оказать своего губительного влияния на ее любовь.