Мурта помолчал и абсолютно некстати сказал:

– У Элен Маккензи была самая замечательная улыбка из всех, какие я видел. Любого мужчину пробирала до нутра.

– И поэтому вы разрешили ее сыну-кретину выйти, чтобы замерзнуть до смерти? – взвилась я. – Какое отношение к этому имеет улыбка его матери?

Мурта задумчиво потер нос.

– Да, вот как я ему сказал, что не пропущу, он на меня этак и поглядел. Улыбнулся точь-в-точь как матушка и прямо как был голый выбрался в окно. Когда я опомнился, он уже был таков.

Я совершенном ужасе воздела очи горе.

– Он приказал сообщить вам, куда он направился, и сказать, чтобы вы о нем не тревожились, – закончил объяснение Мурта.

– Чтобы я о нем не тревожилась! – в бешенстве приговаривала я под нос, когда неслась к конюшне. – Надо бы ему самому о себе потревожиться, когда окажется в моих руках!

В тех краях от побережья во внутренние области страны вела только одна большая дорога. Я скакала по ней крупной рысью, время от времени осматривая окрестные поля. Французские земли вокруг монастыря были плотно населены крестьянами, и леса, к счастью, неплохо вырублены; там не было серьезной опасности нападения ни волков, ни медведей.

Джейми обнаружился приблизительно в миле от монастыря. Он сидел на мильном камне – дорожном знаке, одном из многих оставленных древними римлянами по всей стране.

Он был бос, но одет в короткую куртку и тонкие штаны – судя по пятнам, принадлежавшим кому-то из конюхов. Я натянула поводья и несколько минут смотрела на него, опершись о переднюю луку седла; затем как бы между делом проговорила:

– У тебя нос посинел. Ноги, между прочим, тоже.

Он ухмыльнулся и утер нос тыльной стороной ладони.

– И яйца. Может, ты мне их погреешь?

Может, он и замерз, но настроение у него было явно неплохое. Я сошла с лошади и встала перед ним, укоризненно качая головой.

– Выходит, это бессмысленно? – спросила я.

– Что?

– Сердиться на тебя. Тебя, погляжу я, вовсе не волнует, что ты можешь схватить воспаление легких, что тебя съедят медведи, что меня ты извел до полусмерти…

– О медведях я совершенно не волнуюсь. В это время года они спят в берлогах.

Я окончательно потеряла самообладание и замахнулась, чтобы дать ему по уху, но он перехватил мою руку и без труда отвел ее, потешаясь над моим гневом. После нескольких мгновений безуспешного противостояния я сдалась и тоже расхохоталась.