– А весь последний год тебе казалось, что вы все так же были вместе?

Я вспоминаю постаревшее лицо Рубена, и как он кричал на меня два дня назад. Я думаю о чувстве пустоты, которое окружало меня в тюрьме. Вспоминаю его серьезное выражение, когда он сидел за столиком в комнате для свиданий. Он приезжал при любой возможности, но мы никогда не говорили ни о чем особенном, ни о чем важном.

– В тюрьме трудно сказать, что и как происходит на самом деле, – отвечаю я наконец.

Минуты в комнате для свиданий были настолько зыбкими – будто настоящая жизнь была дистиллирована, и ее перегоняли снова и снова, превратив в гомеопатическое средство: для сохранения отношений принимать по две капли. По одной для дружбы. Три – для обычного рождественского ужина. Было сложно поверить, что за тюремными стенами продолжается жизнь, и почти невозможно вспомнить, какой она была.

– Я это вот к чему. – Лора и перемешивает свой коктейль соломинкой точно так же, как в ту роковую пятницу. – Мне кажется, что сейчас он ведет себя так, как хотел повести себя два года назад.

– Он посадил меня в тюрьму.

– Он ребенок, – кивает она.

– Я никогда так сильно не чувствовала, что меня предали. Никогда в жизни.

– Думаю, он очень зол на тебя. Но он раскаивался. Ты знала? Он так по тебе скучал. Когда он исполнял одну песню в джаз-клубе, то всегда плакал.

– Ты ходила на его выступления?

Она кивает:

– Понимаешь, Джо, у него в жизни была только ты.

– Что это была за песня?

– Думаю, о вашей совместной жизни. Там было не особенно много текста, она называлась «Наша школьная доска».

На глаза навернулись слезы.

– Ну, – говорю я охрипшим голосом. – Не всегда мы получаем то, что хотим.

Лора щурится на солнце. Ярко раскрашенные лодки кажутся цветным узором на водной глади канала.

– Я скучаю по своей барже, – признается подруга.

– Тебе не нужно было бросать живопись, устраиваться на работу в офис и покупать дом в пригороде.

– Но именно это я и сделала, – говорит Лора быстро. – Это… будто бы узаконило мою жизнь. Это моя жертва.