Мама и папа, я Бесконечно Люблю вас и Всегда буду Скучать по вам и помнить все, что у нас было: как мы смеялись за обедом, вашу любовь. Спасибо за то, что позволили мне быть собой. Знаю, со мной было нелегко, и также знаю, что вы лучшие. Люблю вас, ваш Джон.

Родители поймут, что это я. Мама узнает меня, потому что матери всегда узнают твой голос, твои странности. А папа узнает из-за мамы. Она расскажет ему, как однажды мне пришлось переписывать все благодарственные записки, потому что я написал все слова с заглавной буквы. Я тогда даже застонал от отчаяния, но она бросила на кровать новые карточки: «Хочешь, чтобы люди считали тебя сумасшедшим? Потому что только сумасшедшие пишут все слова с заглавной буквы».

Я обвожу сообщение маркером и кладу газету в ящик. В последний раз провожу по нему ладонью. Помню первый день, когда принесли «Телеграф». Я так сильно их люблю.

Завожу машину — только бы никого не разбудить — и еду по улице в сторону «Кинзис». Народу прибыло немало, машины припаркованы плотно, номера соседних штатов, как и каждое лето, что вполне меня устраивает — есть где спрятаться. Ставлю машину в один ряд с другими и жду.

И вот наконец…

Один из первых звуков в моей жизни — скрип сетчатой двери. За ним другие, столь же знакомые звуки утра — папин зевок и шлепки босых ног по полу. На нем та же футболка с надписью «ХЛЕБ», в которой он спал. Едва сдерживаюсь, чтобы не выскочить из машины, не подбежать и обнять. Папа почесывает шею, достает из ящика «Телеграф». Он не совсем еще проснулся, поэтому смотрит невнимательно. У меня сжимается сердце. Я думал, что увижу, как это случится, увижу, как они читают мое сообщение вместе. И тут до него доходит, что с газетой что-то не так. Он видит мое объявление.

Сглатывает.

— Пенни!

Акцент густой, как всегда по утрам, и вот уже мама выходит из дома — в халате, с собачонкой на руках. Песик даже меньше Коди. Я готов держать пари, что она отпускает его только при крайней необходимости. Папа показывает ей газету, и она целует своего любимца.

А потом вдруг роняет собачонку, и та не шевелится. Шпиц, если не ошибаюсь.

— Где поводок? — спрашивает папа.

— Где поводок? — передразнивает его мама. — Вытащил меня из дома и спрашиваешь, где поводок. Джед, это он.

Папа подбирает песика и успокаивает маму, говорит, что это еще неизвестно, может быть кто угодно, кругом полно больных на голову, это какой-то розыгрыш. Видно, что держать на руках собачонку ему не приходилось. Он вытянул руки, так что лапы у шпица висят в воздухе, будто язык. Я так их люблю… до боли. Мог бы выйти, подойти, рискнуть и просто обнять, показать маме, что она права, что это я, и показать папе, что он был прав тогда, много лет назад, когда сказал маме, что все будет хорошо, что я вернусь домой. Я даже кладу руки на дверцу.