«Ты смотри, сколько я, оказывается, совершил преступлений…» Потом нам приказали повернуться лицом к стене. Несколько человек не повиновались приказу, я тоже не повернулся. Поднялся крик, ругань и выстрелы слились воедино. Я пришёл в себя лишь тогда, когда палачи, стоя над расстрелянными, делали контрольные выстрелы в голову. Моя же голова страшно гудела, мне опять слышались, как эхо, стоны и крики людей. Я не мог различить их лица. Кто-то коснулся меня, я очнулся и встретился с улыбающимися лицом палача, потом увидел и других, они были довольны выполненной работой.

Меня опять вернули в камеру. Когда открылась дверь, все вскочили в страшном испуге. Я никого не мог видеть, и упал на свою койку. Я услышал только слова: «Замучили безбожники!» Я многое видел в жизни, всё мог себе представить, но то, что жизнь могла быть настолько страшнее смерти, этого я никак не мог вообразить. Я ни на что не реагировал, я не мог есть, люди, самиобречённые на смерть, утешали меня. Я завидовал их судьбе. Вся тюрьма узнала о том, что со мной произошло, и все старались меняподбодрить.

И опять меня вызвали на допрос. Спросили, не передумал ли я. В знак отказа я лишь покачал головой. Больше меня ни о чём не спрашивали. После этого меня поместили в другую камеру, где нас было всего двенадцать человек. От Цацы мнепринесли передачу, и в тот день, будто снова вернулась жизнь. Ко мне пришли – значит, я попал в списки живых. Цаца стала для меня эталоном добра. Она приходила ко мне каждую неделю. Я не знал, откуда она ездила, из Кутаиси или же она специально из-за меня перебралась в Тбилиси.

В ту ночь во сне я видел Алёну. Она улыбалась мне: «Ты же не можешь жить без приключений! Все, хватит, отдохни. Подумай и о семье, а если останется время, то не забывай и о нас.» Когда я открыл глаза, в камеру заглядывали лучи солнца. За всё это время я впервые заметил, что проснулся в другом настроении, и что солнце дарило мне своё тепло. До этого я уже и не замечал великолепное грузинское солнце, которое всегда побуждало меня к жизни. После первой посылки Цацы это был второй день, когда я почувствовал, что жизнь продолжается, и кто знает, сколько она ещё продлится. «Прощай, мама! Прощай, возлюбленная! И ты прощай, Метехская тюрьма… Прощай Метехи! Прощай Метехи…». Я очень хотел надолго сохранить и это настроение, и это солнце. Я чувствовал, что скоро оставлю Метехи, но куда колесо судьбы собиралось забросить меня, я не знал, но это меня не очень-то и волновало. До меня дошли слухи о том, что в тюрьму привели Ираклия Амиреджиби. Я переговорил с другими камерами, прося узнать, в какой камере его держали, но не успел получить ответ. Был субботний день, когда этапом, меня наспех отправили в Баку, в тюрьму ЧК. Спустя месяц, меня оттудаперевели в Грозный. За шесть месяцев я сменил девять тюрем. Я никак не мог понять, чего они этим добиваются. И только в Уфе я узнал, что расстрел мне заменили десятью годами заключения. Мне много понадобилось времени, после всего случившегося, чтобы я вообще пришёл в себя. Мне было уже тридцать, и я стал совершенно седым.