Красный блестит в её волосах, и я зарываюсь в них пальцами, прихватываю в кулак у неё на затылке и растворяюсь в рваном ритме, дрожью проходящем сквозь наши похотливо выгибающиеся тела.

— Он смотрит, — её шёпот вплетается в тонкую вуаль, отделяющую меня от реальности и удерживающую в коконе собственных неправильных желаний, будоражащих фантазий, сладких ощущений. Там я чувствую на себе его руки, его жар, его скользящее по шее дыхание, и его ненавистный, мрачный взгляд, не отпускающий меня как невидимый поводок.

Мне становится плевать, о ком именно говорила Вика. Потому что и так знаю, что он смотрит.

Он смотрит, смотрит, смотрит.

Я впиваюсь взглядом в её чёрные, блестящие азартом и возбуждением глаза, и мы одновременно подаёмся друг другу навстречу. Так мучительно неторопливо, вязко, жарко, как под удушливым июльским зноем, плавящим целые города. Становимся ближе и теснее, оказываемся на самом краю допустимого, где нервы раскалены до предела и каждый следующий миллиметр как маленький шажок к пропасти.

Смотри!

Я прикрываю глаза, расплываюсь в улыбке и ощущаю мимолётное прикосновение её мягких губ к своей нижней губе. Запрокидываю голову назад и тихо смеюсь, и Вика смеётся вместе со мной, только громко и звонко.

На этот раз меня прожигают сразу два взгляда, и если оголодавшего по нашей взаимной ненависти Кирилла мне вполне успешно удаётся игнорировать, ещё сильнее раскачивая его на эмоциональных качелях и подводя к той же точке кипения, в которой я варюсь все последние дни, то откровенно взбешённого Лирицкого приходится как-то принимать во внимание.

Поэтому я оставляю Вику и иду к нашему столику, где Юля сидит, как приклеенная, наблюдая за всеми и не оставляя ни единого шанса перекинуться хотя бы парой слов без лишних ушей.

Только уже на подходе меня чуть не сбивает с ног Кирилл, и огромного усилия стоит сразу же отойти от него на шаг назад и лишь уколоть быстрым взглядом, заточенным моим недоумением и показательным презрением, когда достаточно чуть наклониться, чтобы впиться зубами прямо ему в шею.

— Прикидываться неуклюжим ты не умеешь, Кирилл, — замечаю вскользь, и он склоняет голову вниз, пряча от всех не усмешку привыкшего защищаться от всех парня, не гаденькую ухмылку владельца многомиллионного состояния, а настоящую, самую искреннюю улыбку.

Меня трясёт от странного желания обернуться, обхватить его лицо ладонями и заставить смотреть прямо себе в глаза, чтобы мне удобнее стало искать то самое потухшее когда-то яркое пламя в глубине раскинувшегося под хмурым небом хвойного леса, раскапывать землю, лишь бы вытащить из-под неё не успевшие истлеть угли, найти хоть одну искорку жизни в могильном холоде.