— Ты на него злишься, — не люблю констатировать очевидное, но все-таки приходится.

— Я просил его не вмешивать тебя, — Яр морщится, — и я знаю, что он мог. Но не стал. Как и всегда выбрал самый эффективный путь, подзабив при этом на внешние препоны.

Да, что-то такое я припоминаю.

— Ты не будешь вмешивать её в свои дебильные планы, Козырь, — свистящим шепотом, в гостиной того домика, в котором мы отдыхали на выходных. Я вошла — и они замолчали, быстро и эффективно замяли тему, но слова-то эти были озвучены

— А сколько ты знал о планах Козыря тогда, в клубе? — озадачиваюсь я.

Яр отводит глаза. Слишком характерно и слишком заметно. Немало… Кажется, даже больше, чем я представляю.

— Давай не будем об этом сейчас, — устало просит он, — не время и не место сейчас для таких разговоров.

На самом деле, он прав. Это может подождать того времени, когда не будет рядом любопытных ушей.

А уши уже есть, разумеется. Мы вышли в широкую личную приемную Эдуарда Александровича. К нам уже подняла лицо его моделеобразная секретарша.

— Мы подождем Козыря, — кратко роняет Яр, и по всей видимости, этого достаточно, чтобы нам не задавали вопросы.

— Чай? Кофе? Воду? — тут же спохватывается девочка. Неплохая, кстати, не из тех, по кому сразу видно, что они рассчитывают заполучить большого босса.

— Мне — ничего, Вера, — Яр покачивает головой, а потом бросает взгляд на меня, — ты что-нибудь хочешь, Ви?

— Нет, — я чуть улыбаюсь, решив проявить семейное единодушие, — не хочу забывать вкус твоего кофе, Яр.

Это оказывается несложно — вот так стоять напротив друг друга и просто смотреть глаза в глаза. Я бы с удовольствием сейчас оказалась не здесь, а там, где можно просто свиться на его коленях как соскучившаяся кошка и тереться губами об его идеально выбритые, но все равно такие сладостно-шершавые по вечерам скулы. А он… Яр будто целует меня глазами, своим жгучим, настойчивым взглядом — лоб, щеки, веки, губы… Он не опускается взглядом ниже, выдерживая мою просьбу обойтись без откровенностей на работе, но судя по всему — его мысли ушли гораздо дальше, чем мои, на пути совместного досуга. Ну... Зато мы думаем в одном направлении!

Интересно, я продержусь хотя бы до конца этих двух недель, что я ему дала?

Продержусь? Не сознаюсь раньше срока? Хотелось бы. Из чистого стервозного упрямства, потому что все что было — никуда не ушло, только потускнело, запылилось, затерлось. Вот только он же — как мой персональный яд, который не действует ровным счетом ни на кого в этой вселенной, а вот на меня — смертельно и без возможности исцеления. Сорваться с ним слишком просто.