– Теперь им не отвертеться! – заявил он. – До чего дошло: священнослужители снюхались с солдатами, берутся за пули и порох и убивают людей, которые намного лучше их самих!

– А что бы стало с Муром, если бы никто ему не помог? – спросила Шерли.

– Он сам заварил эту кашу, сам бы и расхлебывал!

– То есть вы оставили бы его одного сражаться с целой толпой? Мур, конечно, не из робких, но что сможет сделать один человек, пусть даже отчаянной храбрости, против двух сотен?

– У него были солдаты, эти несчастные рабы, которые всегда готовы за деньги пролить свою и чужую кровь.

– Вы оскорбляете военных так же, как и священников. Для вас все, кто носит красные мундиры, – позор нации, а те, кто облачен в черные одежды, – отпетые мошенники. По-вашему, мистер Мур поступил дурно, позвав солдат, и еще хуже, когда принял помощь других. Неужели вы считаете, что ему следовало отдать свою фабрику и собственную жизнь в руки разъяренных безумцев, а мистер Хелстоун и остальные джентльмены нашего прихода тем временем должны были спокойно смотреть, как рушат фабрику и убивают ее владельца?

– Если бы с самого начала Мур вел себя с рабочими так, как полагается доброму хозяину, они бы его не возненавидели.

– Вам легко говорить! – воскликнула Шерли, желая защитить своего арендатора. – Ваш род живет в Брайрменсе очень давний, вас самого люди знают уже пятьдесят лет, да и вы изучили их обычаи, предрассудки и предпочтения. У вас нет затруднений с тем, чтобы всем угодить и никого не обидеть! А мистер Мур приехал в наши края недавно, у него нет друзей, он беден и может рассчитывать лишь на собственные силы, талант, честность и трудолюбие. Его вина в том, что, сдержанный от природы, он молчалив и не может держаться свободно и шутливо с малознакомыми крестьянами, как это делаете вы со своими земляками. Тоже мне преступление! Или Мур совершил непростительную оплошность, когда ввел усовершенствования на фабрике сразу, никого не спросив, а не постепенно, как мог бы себе позволить богатый предприниматель? Неужели за эти промахи его нужно отдать на растерзание толпе? Неужели у него нет права защищаться? И неужели тех, у кого в груди бьется сердце настоящего мужчины – а у мистера Хелстоуна, что бы вы о нем ни говорили, именно такое сердце! – следует объявить злодеями только за то, что они поддержали Мура, осмелились помочь одному человеку против двухсот?

– Ладно, ладно, успокойтесь, – промолвил мистер Йорк, улыбаясь запальчивости, с которой мисс Килдар сыпала вопросами.

– Успокоиться? Неужели я должна выслушивать откровенный вздор, да к тому же опасный? Ну уж нет. Знаете, мистер Йорк, вы мне нравитесь, но ваши взгляды просто отвратительны! Эта болтовня – извините, но я повторю эти слова, – эта болтовня о солдатах и священнослужителях оскорбляет мой слух. Смехотворные, бессмысленные вопли любого сословия, будь то аристократия или простой народ, направленные против другого сословия, неважно, духовенства или армии, любая несправедливость по отношению к любому человеку, будь то монарх или нищий, мне глубоко противны. Терпеть не могу распри, ненависть между партиями и тиранство, притворяющиеся либерализмом. Я отрекаюсь от всего этого. Вы считаете себя филантропом, поборником справедливости и защитником свободы, но вот что я вам скажу: мистер Холл, священник из Наннели, делает для людей и для свободы гораздо больше, чем Хайрам Йорк, реформатор из Брайрфилда.