Ни одному мужчине мистер Йорк не позволил бы разговаривать с ним в подобном тоне, да и далеко не всем женщинам тоже, но Шерли была искренна и хороша собой, а ее непритворный гнев казался ему забавным. Кроме того, в глубине души ему было приятно слышать, как она защищает своего арендатора, – мы уже упоминали, что мистер Йорк принимал заботы Роберта Мура близко к сердцу. А еще он знал, что может легко поквитаться с Шерли за упреки, если только захочет: достаточно одного слова, и ее гнев исчезнет, нежные щеки и лоб зардеются смущенным румянцем, а сверкающие глаза скроет тень опущенных век и ресниц.

– Ну, что еще скажете? – осведомился мистер Йорк, воспользовавшись мгновением, когда Шерли замолчала, чтобы перевести дух.

Похоже, она еще не остыла и данная тема по-прежнему владела ее мыслями.

– Да, мистер Йорк, я скажу! – ответила Шерли, меряя шагами дубовую гостиную. – Ваши взгляды, как и взгляды политиков, выступающих за крайние меры, допустимы лишь для тех, кто не занимает ответственных постов. Это не больше, чем оппозиционность, повод для разговоров, болтовня, какой не суждено воплотиться в действие! Если бы завтра вы стали премьер-министром Англии, то сразу бы отказались от подобных воззрений. Вот вы осуждаете Мура за то, что он защищал свою фабрику, но разве на его месте вы, руководствуясь совестью и здравым смыслом, не поступили бы так же? Вы порицаете мистера Хелстоуна за все, что он делает. Да, у него есть недостатки, порой он ошибается, но чаще всего поступает правильно. Будь вы священником Брайрфилда, то сами бы убедились, насколько трудно поддерживать и направлять любую деятельность на пользу прихода и прихожан, как это делал ваш предшественник. Вот интересно, почему люди не могут справедливо относиться к самим себе и к ближним? Когда я слышу, как мистер Мэлоун и мистер Донн рассуждают об авторитете церкви, о достоинстве и правах духовенства, о почтении, которое им следует оказывать только потому, что они служители церкви, слышу их мелочные и злобные выпады против диссентеров[84], когда наблюдаю их глупую завистливость и предвзятость, когда их болтовня о порядках, традициях и суевериях звучит в моих ушах, когда я вижу, с каким презрением они относятся к беднякам и как пресмыкаются перед богачами, тогда я думаю, что не все ладно у нашей церкви, и она сама, и ее сыны одинаково нуждаются в обновлении. Я отворачиваюсь от башен величественных соборов и шпилей деревенских церквушек с огорчением – да, оно похоже на то, что испытывает церковный староста, когда ему надо бы побелить свой храм, а денег на известь не хватает, – и вспоминаю ваши жестокие насмешки над «жирными епископами», «изнеженными священниками», «старушкой церковью» и так далее. Вспоминаю вашу нетерпимость к отличающимся от вас, то, как вы огульно осуждаете людей и сословия в целом, не делая скидки ни на соблазны, ни на жизненные обстоятельства, и тогда, мистер Йорк, меня охватывает сомнение: неужели нет людей, настолько милосердных, разумных и справедливых, что им можно было бы доверить нелегкую задачу по преобразованию и улучшению? Вы-то уж точно к ним не относитесь.