– Все, кто ее знает, уверены в этом, да и вы тоже, мистер Мур.

– Вряд ли это всерьез. Месяц-другой, и она вновь станет прежней. Кроме того, Шерли утверждает, будто совершенно здорова, а ее слова чего-нибудь да стоят.

– В том-то и проблема, сэр, я тоже ей верил, пока она говорила, что с ней все в порядке. Я, бывало, грустил в одиночестве, но как только Шерли появлялась, на душе сразу светлело. А теперь…

– Что, Генри? Она тебе что-нибудь сказала? Сегодня утром вы целых два часа провели вместе в саду; я видел, как она что-то говорила, а ты слушал. Мой дорогой Генри, если мисс Килдар призналась тебе, что больна, и попросила держать это в секрете, не слушай ее! Расскажи мне ради ее жизни! Давай же, Генри, говори!

– Чтобы Шерли призналась, что больна? Да она и перед смертью будет улыбаться и твердить, что здорова!

– Что же ты узнал? Есть новые обстоятельства?

– Я узнал, что недавно она составила завещание.

– Завещание?

Учитель и ученик замолчали.

– Она сама тебе это сообщила? – наконец спросил Мур.

– Да, причем так весело, словно это вовсе не страшно. Шерли сказала, что, кроме мистера Пирсона Холла, ее адвоката, а также мистера Хелстоуна и мистера Йорка, я единственный, кто будет знать о завещании, и добавила, что хочет сама объяснить мне подробности.

– Продолжай, Генри.

– «Потому что», – сказала она и посмотрела на меня своими прекрасными глазами… Ах, мистер Мур, они действительно прекрасны! Я так люблю их, так люблю ее! Шерли – моя звезда! Небеса не должны отнимать ее у меня! Она восхитительна и создана для этого мира. Шерли не ангел, она женщина, и должна жить среди людей. Серафимы ее не получат! Мистер Мур, если один из этих «сыновей Божьих» с огромными и яркими, словно лазурное небо, крыльями, что шумят подобно морю, увидит, как она прекрасна, и спустится за ней, ему не удастся забрать ее! Я буду сражаться с ним и не уступлю, пусть я лишь маленький калека!

– Генри Симпсон, я велел вам продолжать.

– «Потому что, – сказала Шерли, – если я не сделаю завещания и умру раньше тебя, Генри, мое состояние достанется тебе одному, а мне бы этого не хотелось, хотя твой отец был бы очень доволен. Но ведь ты, – продолжила она, – и так получишь отцовское поместье, а оно очень велико, больше Филдхеда. Сестрам же твоим ничего не достанется, вот я и завещала им немного денег, хотя люблю их меньше, чем тебя. Обе они и пряди твоих волос не стоят». Она так сказала, назвала меня милым и разрешила ее поцеловать. Потом добавила, что еще отписала некоторую сумму Каролине Хелстоун, а мне завещала этот дом со всей обстановкой и книгами, потому что не хочет, чтобы старое фамильное поместье досталось чужакам. Остальное свое состояние, около двенадцати тысяч фунтов за исключением денег, причитающихся моим сестрам и мисс Хелстоун, Шерли оставила не мне, потому что я и так вполне обеспечен, а одному хорошему человеку, который сумеет распорядиться наследством лучшим образом. Шерли объяснила, что этот человек добр и смел, силен и благороден, и, хотя не отличается религиозностью, в сердце своем глубоко и искренне верует в Бога, и ей это известно. Он несет дух любви и умиротворения, утешает сирот и вдов, и душа его чиста от мирских искушений. Затем Шерли спросила: «Ты одобряешь мое решение, Генри?» Я ничего не ответил, потому что меня душили слезы, вот как сейчас…