– А кто следит за ним? Кто за ним ухаживает?

– Ухаживает? Тоже мне, малое дитя. Нянька ему под стать – толще нашей самой огромной бочки, старуха и грубиянка. Уж не сомневаюсь, она ему спуску не дает. Никого не подпускает и держит впотьмах. Еще и поколачивает, наверное, в этой темнице. Порой я прислушиваюсь из соседней спальни и слышу удары. Видели бы вы ее кулачищи! У нее в одной руке десять ваших поместится. В общем, даже несмотря на отбивные и пудинг, не хотел бы я побывать на его месте… Если честно, я подумываю, может, это она съедает все, что кладут на поднос? Надеюсь только, она его голодом не уморит.

Каролина надолго замолчала. Мартин наблюдал за ней.

– Значит, сами вы его не видели?

– Я? Ни разу! С чего бы мне на него любоваться?

Снова тишина.

– Это не вы с миссис Прайер приходили в наш дом пять недель назад?

– Я.

– Хотели навестить раненого?

– Очень хотели. Умоляли пустить нас к нему, но ваша матушка отказала.

– Еще бы она не отказала! Я все слышал. Она отвела на вас душу: осыпала бранью и выставила вон.

– Весьма нелюбезно с ее стороны, Мартин. Вы же знаете, что Мур наш родственник, поэтому нам небезразлична его судьба. Однако пора прощаться, вот уже и ворота вашего поместья.

– И что? Я вас провожу.

– Вас же хватятся, будут искать.

– Ну и пусть. Полагаю, я и сам могу о себе позаботиться.

Мартин и без того долгим отсутствием заслужил скучную нотацию и сухой хлеб к чаю. Впрочем, неважно: вечерняя прогулка сулила обернуться интересным приключением. Это стоило любых булочек и печенья.

Он проводил Каролину до дома. По пути обещал непременно повидать мистера Мура, прорвавшись даже мимо дракона, охранявшего двери спальни. Каролине же, чтобы получить известия, следующим вечером надлежало вновь прийти в Брайрменский лес – Мартин будет ждать ее на том самом месте. По правде, скрываться им было ни к чему, но Мартину слишком нравился флер таинственности.

Вернувшись домой, он получил заслуженную проповедь с горсткой сухарей и, невзирая на ранний час, отправился в постель. Наказание Мартин принял с небывалым стоицизмом, однако по пути в спальню тайком заглянул в столовую – в холодный величественный зал, где редко собирались всей семьей, потому что Йорки предпочитали обедать в малой гостиной. Там Мартин подошел к камину и поднес свечу к двум портретам, висевшим над каминной полкой: один изображал безмятежную красотку, счастливую и наивную, второй – тоже очаровательную даму, но с печатью горести и страданий на лице.

– Она была такой же, – тихо произнес Мартин, глядя на второй портрет. – Когда побелела и в слезах прильнула к дереву.