Итак, Мартин терпеть не мог воскресенья, потому что служба длилась невыносимо долго, а проповеди вызывали тошноту, однако нынче по здравом размышлении увидал в завтрашнем дне неведомую доселе прелесть.

Утром выпало много снега, навалило высокие сугробы, и за завтраком миссис Йорк объявила, что детям не надо ходить сегодня в церковь: лучше остаться дома, посидеть в малой гостиной, а Роза и Мартин поочередно почитают им проповеди реформатора и пророка Джона Уэсли, которого миссис Йорк с супругом очень уважали.

– Если Роза хочет, пусть читает, – буркнул Мартин, не отрывая глаз от книги, которую по обыкновению листал за завтраком.

– Роза будет делать что велено. И Мартин – тоже! – многозначительно произнесла мать.

– А я пойду в церковь, – заявил ей сын с непоколебимостью истинного Йорка, который точно знает, чего хочет, и который добьется своего, невзирая ни на какие трудности.

– Сегодня плохая погода, – напомнил отец.

Мартин не снизошел до ответа. Он лениво перелистывал страницы, медленно жуя хлеб и запивая молоком.

– Мартин терпеть не может церковь, однако слушаться старших, видимо, не любит еще больше, – заметила миссис Йорк.

– По-вашему, я одержим духом противоречия?

– Именно так.

– Ничего подобного!

– Откуда тогда сей внезапный порыв?

– По многим причинам, объяснить которые будет непросто, – проще вывернуться наизнанку, чтобы показать вам внутреннее устройство моего тела.

– Вы только послушайте, послушайте Мартина! – воскликнул мистер Йорк. – Надо будет отдать его в юристы, пусть зарабатывает на хлеб языком. Эстер, твой третий сын – прирожденный адвокат, у него есть все необходимые для этого ремесла качества: нахальство, раздутое самомнение и умение болтать.

– Роза, передай, пожалуйста, хлеб, – невозмутимо, даже флегматично отозвался Мартин.

От природы у него был глубокий выразительный голос, который при «дурном настроении» становился тише женского шепота. Чем более упрямился Мартин, тем мелодичнее и грустнее звучала его речь. Он вызвал слугу и вежливо попросил достать ему уличную обувь.

– Мартин, дорогу замело, – принялся убеждать его отец. – Там едва ли сможет пройти взрослый мужчина. Впрочем, – продолжил он, заметив, как Мартин встает при звуке церковного колокола, – не буду препятствовать твоему порыву, пусть он и вызван одним лишь упрямством. Иди и доберись до церкви! Иди сквозь ледяной ветер и колючие мокрые сугробы, что преградят тебе путь! Иди, раз уж не хочешь сидеть у теплого камина.

Мартин молча накинул пальто, намотал на шею шарф, надел фуражку и вышел.

«У отца больше здравого смысла, чем у матери, – размышлял он по дороге. – Почему женщины столь глупы? Бьют по самому больному месту, воображая, будто перед ними бесчувственный камень».