Мур вошел в дом. День клонился к вечеру, густели сумерки – беззвездные, безлунные. Небо, несмотря на трескучий мороз, было затянуто недвижными серыми облаками. Мельничное колесо сковало льдом. В лощине царила тишина. Сара давно разожгла в темной гостиной камин, а теперь готовила в кухне чай.

– Гортензия, до чего приятно вернуться домой! – сказал Мур сестре, суетливо подбежавшей, чтобы снять с него плащ.

Гортензия не услышала в этих словах ничего странного, хотя прежде брат никогда не называл коттедж своим домом: до сей поры эти стены душили его, казались тесными, неуютными, – однако она порадовалась тому, что он счастлив.

Мур сел, но тут же снова поднялся. Подошел к окну, повернувшись к камину спиной.

– Гортензия!

– Да, mon frère?[128]

– В этой маленькой гостиной нынче особенно чисто и опрятно, она выглядит необычайно светлой.

– Пока тебя не было, мы отдраили весь дом.

– Сестра, думаю, в честь моего возвращения следует пригласить кого-нибудь к чаю. Хотя бы затем, чтобы показать, сколь милым стал этот дом в твоих руках.

– Как скажешь, брат. Не будь так поздно, я позвала бы мисс Манн.

– Славная мысль, сестра, но, боюсь, не стоит тревожить эту добрейшую даму в столь темный час, да и на дворе слишком холодно для дальних прогулок.

– До чего ты внимателен, дорогой. Хорошо, пригласим гостей завтра.

– И все же мне хотелось бы устроить небольшой тихий праздник сегодня, милая сестра. Позвать гостью, чье общество было бы приятно и мне, и тебе.

– Может, мисс Эйнли?

– Говорят, она замечательная особа, но, боюсь, мисс Эйнли живет очень далеко. Попроси Гарри Скотта сходить к приходскому священнику, передать приглашение для Каролины Хелстоун.

– Дорогой брат, не лучше ли будет устроить ужин завтра?

– Я хотел бы показать ей наш дом немедленно – пусть увидит вычищенные добела стены и поймет, как сильно ты меня ждала.

– Для нее это послужит хорошим примером.

– Конечно. Пусть придет!