Однажды зимним вечером Луи Мур достал свою тетрадь и внес в нее следующую запись: «Мисс Килдар милее, чем когда-либо. Тревога развеялась, а вместе с ней исчезли и бледность и слабость. Даже удивительно, как быстро живительная сила юности подняла ее на ноги и вернула щекам румянец.

Этим утром после завтрака – когда я видел ее, слышал, ощущал каждой частицей своего тела – я перешел из озаренной светом столовой в холодную гостиную. Случайно заметил томик с золотым обрезом – оказалось, то был сборник лирических стихотворений. Я прочитал одно или два, и не знаю, стихи ли тому виной, или они просто легли под настроение, но сердце вдруг затрепетало, кровь побежала быстрее, а лицо, невзирая на холод, вспыхнуло жаром. Я ведь тоже молод, не разменял и четвертый десяток лет… хотя она говорит, что никогда не считала меня юнцом. Однако и в моей жизни порой возникают моменты, когда мир расцветает тысячами красок, – сказывается молодость.

Настал час перейти в классную комнату. Утром там бывает приятно: сквозь низкие зарешеченные окна заглядывает солнце, книги лежат по порядку, никаких разбросанных бумаг, в камине ярко пылает огонь, не насорив еще сажей и золой, – однако на сей раз комната оказалась занята, там находился Генри, а с ним – мисс Килдар: сидели рядом.

Я уже отмечал, что она милее, чем когда-либо? Это действительно так. На щеках играет румянец: легкий, нежный. Глаза – темные, ясные и столь живые, что, кажется, говорят на языке, который я не в силах передать. Его можно лишь заметить, не услышать; наверное, на нем изъясняются ангелы, когда небеса безмолвствуют. Волосы – темнее ночи и глаже шелка, а шея, всегда тонкая и гибкая, нынче стала еще прелестнее. Легкие как тень кудри ложатся на изящные плечи богини. Прежде я лишь видел ее красоту – теперь же ощущаю.

Генри повторял с ней урок. В одной руке мисс Килдар держала книгу, второй завладел он. Этот юноша позволяет себе лишнее – одаривать ее ласками и принимать их в ответ. И сколько тепла и нежности она ему выказывает! Необычайно много! Если так будет продолжаться, то через несколько лет, когда душа его созреет, Генри, как и я, возведет ее на пьедестал.

Войдя, я заметил, как затрепетали у нее веки, но головы она не повернула. Мисс Килдар редко удостаивает меня взглядом. А еще становится молчаливой, избегает разговоров – не только со мной, но и с другими. В минуты уныния я готов принять это за отвращение и презрение. В минуты же радости ищу иное толкование: убеждаю себя, что, будь мы равны, в подобной отстраненности можно было бы разглядеть смущение, а оно вызвано любовью.