Заметив это, Никита вдруг сделался занятым и вышел. Я кивнула коллегам и ушла к дальнему окну выпить кофе, пока горячий. Но какая-то суета за спиной отвлекла.

Павлов в наушниках заполнял дежурный журнал на широком подлокотнике дивана, но Аня же сновала от стола к столу, от шкафа к шкафу, то роняя ручку, то рассыпая направления, и всякий раз очень низко наклонялась за ними в своём коротком халатике. Павлов же вежливо улыбался, старательно делая вид, что всё происходящее не что иное, как обычная работа.

Потеряв надежду, что на неё обратят внимание, Аня набрала стаканчик воды, подпёрла бедром подоконник рядом со мной и пристальным взглядом продолжила сверлить Павлова.

Я склонилась к её плечу и тихо проговорила:

– Прекрати это делать…

– Что именно?– возмущённо оглянулась она.

– Совращать Павлова… Возьми Нострова на прицел…

– Фу-у,– даже её выворачивало от того, а потом кивнула на Павлова и шёпотом усмехнулась:– Да он сам не против. Не зря же на гинеколога пошёл учиться…

– Он воспитанный мужчина и не позволяет себе послать тебя по известному адресу. А что все мужчины гинекологи охочи до плотских утех, – большое заблуждение.

– Ну ты прямо правильная такая. Все мужики одинаковые!– возмутилась Бисерова, будто у неё отбирали лакомый кусок.

– Безусловно! Замечу, что у всех две руки, две ноги и член! Представляешь?– округлила глаза я.

– Ха-ха-ха,– поморщилась та, снова пялясь на коллегу и с досадой покусывая губу.

Я задумчиво отвернулась к окну и стала цедить кофе.

– Он тебе самой нравится, что ли?– фыркнула Аня.

– Ценности его нравятся. Конечно, всякий порядочный мужчина способен поддаться искушению, если на него как следует надавить. Так вот – Павлов из-за твоего напора либо уволится отсюда, и мы лишимся первоклассного гинеколога, либо переспит с тобой и будет всю жизнь замаливать вину перед женой. Из семьи не уйдёт, детей не оставит и с тобой не останется. Да ты и сама его не вытерпишь: слишком порядочный для тебя – заскучаешь. А разрушить его жизнь можешь на раз-два.

Аня зло прищурилась, один бог знает, какой желчью сейчас исходила за то, что я дёрнула за её совесть, остатки которой всё же шевелились под грудой похоти и легкомыслия. Но выдержка её подводила. Только Бисерова раскрыла рот, чтобы огрызнуться, я тихо, но настойчиво произнесла:

– Ну хоть себе-то не ври!

Заготовленное возмущение, очевидно, застряло где-то между мозгом и носоглоткой: Аня надулась, покраснела и выпучила глаза, а потом прошипела сквозь зубы:

– Терпеть тебя не могу! Вечно ты кайф обламываешь!– бросила стаканчик в урну и вышла из ординаторской, как следует хлопнув дверью.