– Мерседес? – рассеянно переспросил он. И Соня на мгновение забеспокоилась. Вдруг этот милый старик забыл героиню своего рассказа. – Мерседес… да. Ну конечно. Мерседес… Что ж, долгое время о ней ничего не было известно; писем она не писала, чтобы не бросать тень на семью: девушка подозревала, что мать и так вызывает достаточно подозрений, не хватало еще обвинений в том, что дочь у нее –
– Получается, она выжила? – опять приободрилась Соня.
– О да, – с задором ответил Мигель. – По прошествии времени, когда стало поспокойнее, она стала писать Конче сюда, в «Эль Баррил».
Мигель принялся рыться в ящичке у кассы.
Сердце Сони бешено заколотилось.
– Они где-то здесь, – пояснил он.
Соня задрожала. Она увидела у него в руке аккуратно перевязанную пачку писем, написанных девушкой, чьи снимки не выходили у нее из головы.
– Хотите, я зачитаю вам некоторые их них? Они на испанском.
Старик подошел и сел на стул рядом с ней.
– Да, пожалуйста, – тихо попросила она, не отводя глаз от потрепанных, пожелтевших от времени конвертов, которые он держал в руке.
Старик осторожно вынул десяток страниц тонкой почтовой бумаги из верхнего конверта – письма в пачке были сложены по датам – и расправил их. Письмо датировалось 1941 годом.
Почерк оказался незнакомым. Соня никогда не видела, чтобы мама писала от руки, из-за болезни ей это давалось с трудом; по ее воспоминаниям, Мэри всегда пользовалась печатной машинкой.
Буквы, выведенные на обеих сторонах листа, просвечивали насквозь, что несколько усложняло чтение. Старик расстарался: сначала зачитывал каждое предложение по-испански, потом переводил его на немного старомодный английский.