– Съесть его – все равно что очнуться после долгой болезни.

– Съесть его – все равно что пробежать марафон.

– Эх, после такого божественного персика мне больше ничего в жизни, наверное, и не захочется.

Сэди – последняя. Недоеденный персик – скорее огрызок – снова перекочевывает в твою руку, и ты протягиваешь его вверх, где среди ветвей мелькает Сэди, прилежно собирающая урожай.

Сэди, в широкополой соломенной шляпе, балансирует на лестнице, а у ее ног, на последней ступеньке, покоится плетеная корзинка. Раскрасневшаяся, пышущая здоровьем, она напоминает тебе крепких вдохновенных девушек с агитационных плакатов. Она улыбается, демонстрируя крошечную щербинку между верхними зубами.

– А может, персика вкусить?[8] – игриво спрашивает она.

– Вкуси, – отвечаешь ты.

Ты на земляничной поляне.

Ты – мертв.

На экране появляется сообщение: «Начать игру заново?»

«Да, – решаешь ты. – Почему нет?» Возможно, на этот раз ты победишь.

Миг – и ты снова цел и невредим. По твоим жилам струится свежая кровь. Твои обновленные перья сияют. Твои кости срослись.

Ты летишь медленнее, чем в прошлый раз, запечатлевая в мозгу каждую мелочь. Коров. Лаванду. Мурлыкающую Бетховена женщину. Жужжащих в отдалении пчел. Печального старичка и плещущихся в пруду подростков. Главное – ничего не упустить. Ни биения собственного сердца перед тем, как выйти на сцену. Ни прикосновения кружевных манжет к твоей коже. Ни голоса мамы, напевающей песню «Битлз» с ливерпульским акцентом. Ни восторга после первого прохождения «Итиго». Ни крыши здания на бульваре Эббот-Кинни. Ни вкуса губ Сэди, отдающих выпитым тобой «Хефевайценом». Ни бритой головы Сэма, покоящейся у тебя в ладонях. Ни гирлянды из тысячи бумажных журавликов. Ни солнцезащитных очков с желтыми стеклами. Ни божественного персика.

«Не упустить ничего из этого мира», – думаешь ты.