— Ты должна сказать, если тебе не нравится, — прохрипел он, — то, что я делаю.
Он был нетерпеливый, немного неуклюжий, терял контроль и выскальзывал из нее, вновь направляя член внутрь, не в силах сосредоточиться, но и ее тоже затопило наслаждение, ошеломляющее удовольствие, ощущение того, как плавно он входил и выходил. Насколько это было правильно.
— Я…
— Оливия, ты должна… — Он остановился со стоном, потому что она приподняла бедра и сжалась вокруг него. Сжимая сильнее, затягивая глубже.
— Мне нравится. — Она потянулась рукой, чтобы запустить пальцы в его волосы. Чтобы поймать его взгляд, убедиться, что он слушает, когда она скажет: — Мне очень нравится, Адам.
Его самообладание улетучилось. Он издал гортанный звук, содрогнулся, он раскачивался все сильнее и бормотал всякую чушь, уткнувшись в ее кожу: как она совершенна, как прекрасна, как долго он хотел этого, как он никогда, никогда не отпустит ее. Оливия почувствовала, как взлетает его оргазм — ослепляющее, обжигающее наслаждение. Он задрожал на ней.
Она улыбнулась. И когда новая волна дрожи пробежала по ее спине, она укусила Адама за плечо и, не сопротивляясь, кончила под ним.
После первого раза Оливия задремала, и ей снились странные, бессмысленные сны. Суши в форме пауков. Первый снегопад в Торонто в ее последний год с матерью. Ямочки у Адама на щеках. Ухмылка Тома Бентона, когда он выплюнул: «Слезливая история». Снова Адам, на этот раз серьезный, произносит ее имя в своей неповторимой манере.
Затем она почувствовала, что прогнулся матрас, и услышала, как что-то ставят на тумбочку. Она медленно заморгала, просыпаясь и с удивлением глядя на незнакомую, тускло освещенную комнату. Адам сидел на краю кровати, заправляя ей за ухо прядь волос.
— Привет. — Она улыбнулась.
Оливия потянулась рукой, чтобы коснуться его бедра через брюки, которые он так и не снял до конца. Он был все еще горячим, все еще твердым. Все еще был рядом.