– Кейти, прости, что так долго. Ни одна сволочь мне не хотела говорить, где вы.

– Прошу прощения, – сказал доктор, – в палату могут входить только члены семьи.

– Она член семьи, – сказала Кейт, беря Талли за руку. Талли вырвала руку, притянула к себе Кейт, обняла ее, и обе они расплакались, не разжимая объятий. Через несколько мгновений Кейт отстранилась, утирая глаза.

– Мы пока не знаем, ослеплен ли он, – сказал доктор. – Подобное станет понятно, если он очнется.

– Когда очнется, – дрожащим голосом поправила Талли.

– Ближайшие сорок восемь часов будут многое прояснять, – продолжил доктор Шмидт спокойно, будто не заметив, что его перебили.

Сорок восемь часов. Целая жизнь.

– Разговаривайте с ним, – посоветовал доктор. – Это точно не повредит.

Кейт кивнула и посторонилась, пропуская его к кровати. Сделав несколько пометок на своем планшете, он ушел.

Едва за ним закрылась дверь, Талли схватила Кейт за плечи и легонько встряхнула.

– Мы не будем верить в плохое. Герр доктор не знает Джонни Райана. А мы с тобой знаем. Он пообещал вернуться к вам с Марой живым, а обещания он выполнять умеет.

Одно только присутствие Талли помогало Кейт держаться на плаву. Силы, так быстро оставившие ее, постепенно возвращались.

– Джонни, в твоих интересах, чтобы она оказалась права. Сам знаешь, какие она закатывает истерики, когда ошибается.

Следующие шесть часов они не отходили от его постели. Кейт говорила сколько могла, а когда, устав сдерживаться, вновь начинала плакать, ее сменяла Талли.

Глубокой ночью – Кейт понятия не имела, который час, – они зашли в безлюдный больничный кафетерий, купили перекусить в автомате и сели за стол у окна.

Кругом не было ни души, лишь пустые столики.

– Что думаешь насчет журналистов?

Кейт вскинула голову:

– В смысле?

Талли пожала плечами и глотнула кофе из стаканчика.