– Ну ты же их видела – всю эту толпу перед входом. Его показывают в новостях.

– Медсестра рассказывала, что, когда Джонни только привезли, многие пытались его сфотографировать. Какой-то тип даже предложил взятку дежурному, чтобы тот сделал снимок крупным планом. Гнусные тараканы. Прости, не обижайся.

– Я не обижаюсь. Мы не все такие, Кейти.

– Он бы не хотел, чтобы об этом трубили.

– Шутишь, что ли? Он ведь сам журналист. Он бы точно поделился своей историей с другими журналистами – хотя бы с одним.

– Думаешь, он хочет, чтобы весь мир узнал, что он, возможно, ослеп? Что у него мозг поврежден? Кто его после такого возьмет на работу? Нет уж. Никому ничего не расскажу, пока сама не пойму, в каком он состоянии.

– А тебе говорили, что у него поврежден мозг?

– Сама-то как думаешь? Ему прорезали дыру в черепе. – Кейт содрогнулась. – Что там под бинтами – только наше дело и ничье больше.

– Но это ведь большая новость, Кейти, – мягко сказала Талли. – Если позволишь мне сделать эксклюзивный репортаж, я смогу вас защитить от других журналистов.

– Если бы не ваши чертовы новости, ему бы сейчас не приходилось бороться за жизнь.

– Не я одна верю в новости.

Едва ли можно было прозрачнее намекнуть на ту связь, что всегда существовала между Джонни и Талли, отделяя их обоих от Кейт. Ей хотелось сказать в ответ что-нибудь остроумное, но сил умничать не осталось. Она уже много недель не спала нормально, у нее болело все тело, каждый мускул, каждая косточка.

Талли накрыла ее ладонь своей:

– Позволь мне этим заняться. Я все возьму на себя. А тебе не придется даже думать о журналистах.

Впервые за прошедшие сутки Кейт улыбнулась.

– Что бы я без тебя делала?

– Ты издеваешься? Я трое суток жду звонка, а ты звонишь и говоришь, что нужно время?

Талли стояла вплотную к телефону-автомату, пытаясь обеспечить себе подобие личного пространства в этом казенном месте.

– Родственники пока не готовы ничего рассказывать, Мори. И врачи их в этом поддерживают. Ну ты понимаешь.