– Ты боишься любви, а ведь в тебе ее столько.

– Я знаю, что годами жаловалась на одиночество и вечно выбирала то неподходящих, то недоступных мужиков, но на самом деле моя работа и есть моя любовь, и мне ее хватало – почти всегда. С ней я была счастлива. Я тоже хочу, чтобы ты это запомнила.

Кейт изможденно улыбнулась.

– Я тобой горжусь, так и знай. Я тебе достаточно часто это говорила?

– А я горжусь тобой. – Талли взглянула на подругу, и в одном этом взгляде уместились тридцать с лишним лет жизни – девочки, когда-то делившие на двоих мечты, давно стали взрослыми. – А мы ничего справились, скажи?

Кейт не успела ответить – двери распахнулись, и в зал потянулись люди.

Джонни, мама, папа и мальчики заняли свои места, и тут же в зале стало темно.

Осветилась сцена, тяжелый занавес из красного бархата, нижний край которого стелился по деревянному полу, медленно раздвинулся, и перед ними возникли небрежно выкрашенные декорации, изображавшие маленький городок.

На сцену вышла Мара в одеянии, которое в условном мире школьного спектакля годилось на роль платья из девятнадцатого века.

Но едва она заговорила, началось волшебство.

Другого слова не подобрать.

Кейт почувствовала, как рука Талли нашарила и сжала ее ладонь. Со сцены Мара ушла под бурные аплодисменты – хлопали стоя, и сердце Кейт налилось гордостью. Наклонившись к Талли, она прошептала:

– Теперь я понимаю, почему дала ей второе имя, как у тебя.

Талли повернулась к ней:

– Почему?

Кейт попыталась и не смогла улыбнуться. Почти минута у нее ушла на то, чтобы совладать с собственным голосом.

– Потому что она взяла лучшее от каждой из нас.

Конец пришел серым и дождливым октябрьским вечером. Все, кого она любила, собрались у ее постели, она прощалась с ними по одному, находя для каждого особенные слова. А после, когда дождь с новой силой застучал по оконным стеклам и опустилась темнота, она закрыла глаза в последний раз.