И я, конечно, приходила.
И в те два вечера, когда мы смотрели фильм, я садилась как можно ближе к нему, а Эймос разваливался в кресле. А когда в другой раз после ужина мы играли в старую версию «Скрэббла», который взялся непонятно откуда, и улыбались друг другу через стол. А самым трепетным было то, что потом он всегда провожал меня до гаража и крепко-крепко обнимал. И один-единственный раз поцеловал в лоб – у меня даже коленки задрожали.
Каждый раз, когда моя грудь прижималась к его груди, я чувствовала сексуальное напряжение – оно не было плодом моего воображения.
В общем, я была как никогда счастлива, причем во многих смыслах. Надежда, многочисленные проблески которой я ловила в последние месяцы, с каждым днем все сильнее крепла в моем сердце. Чувство семьи и правильности происходящего окутывало меня.
Но двадцать третьего декабря, когда мы закрывали магазин, Клара повернулась ко мне и сказала:
– Сомневаюсь, что завтра ты выберешься отсюда.
Я поежилась – наполнитель моего пуховика не был рассчитан на подобные температуры – и вопросительно подняла брови:
– Ты это серьезно?
Она покачала головой и принялась запирать дверь. Сигнализацию мы уже включили.
– Я смотрела погоду в реальном времени. Идет буран. Рейс как пить дать отменят!
Я пожала плечами, но решила не переживать. Снег шел постоянно, туристы все прибывали. И потом, что я могла сделать? Погода не была мне подконтрольна.
Опуская рольставни, Клара, не глядя на меня, сказала несвойственным ей голосом:
– Да, совсем забыла… Кто-то… какая-то благотворительная организация… оплатила папины медицинские счета на Рождество. – Ее темно-карие глаза встретились с моими, и она тотчас отвела взгляд. – Разве это не чудо?
Тон у нее был какой-то странный.
– Конечно, это чудо, Клара!
Я старалась, чтобы голос звучал ровно и твердо. Нормально. Совершенно нормально. И лицо было непроницаемым и невинным.
– Вот и я так думаю, – она снова покосилась на меня. – Жаль, не могу поблагодарить того, кто это сделал.
Я кивнула.
– А может, ему не нужна благодарность, как считаешь?