– Я не могу поверить, что мне нужно оправдываться сейчас, – шипит он, мотая головой из стороны в сторону. – Но я слушал музыку в наушниках, как я делаю это каждую гребаную ночь. И ты это знаешь.
Я вздрагиваю в ответ.
– И откуда ты это знаешь, Сид? – продолжает он, очень медленно продвигаясь вперед, прижав сжатые кулаки к телу. – Может быть, потому что мы были лучшими друзьями в течение двух чертовых десятилетий? И ты знала, что я слушаю музыку каждый вечер. Знаешь, что я люблю кофе. И ты знаешь мое любимое пиво, мою первую машину, мой размер обуви, мой нелепый страх перед обезьянами, и что я презираю соус ранч почти так же сильно, как музыку кантри.
Желчь, застрявшая у меня в горле, почти душит меня, и я вцепляюсь ногтями в волосы, опуская подбородок. Стыд разрывает меня пополам. Что я наделала?
О чем, черт возьми, я только думала?
– И мне хотелось бы думать, что кто-то, кто не знает меня даже на йоту лучше, чем ты, знал бы со стопроцентной гребаной уверенностью, что я бы никогда не ворвался в дом моей лучшей подруги, не запугал ее и не напал на нее.
Он прав. Он совершенно прав.
Из моего горла вырывается душераздирающий, виноватый всхлип, и я прикрываю рот рукой, чтобы сдержать остальные. Мой взгляд перемещается с Гейба на Трэвиса, на лицах обоих отражается разочарование, прежде чем я оборачиваюсь к Оливеру. Он молчаливо и обеспокоенно наблюдает за мной, пытаясь собрать воедино то, чего я сама не понимаю.
Я поворачиваюсь обратно к Гейбу.
– Мне так чертовски жаль, – хнычу я. Жалкое извинение за роковую ошибку. – Жвачка… твоя жевательная резинка, я… я думала… О, боже мой. – Прерывисто дыша, я на нетвердых ногах иду вперед, тянусь к нему. Гейб с отвращением отшатывается в сторону. – Гейб, пожалуйста, пойми. Твоя жвачка пахнет точно так же, как у человека, который напал на меня… эвкалиптом. Этот аромат врезался в мою память с той ночи, и он просто… спровоцировал меня.
Взгляд Гейба скользит по моему лицу, его лоб напряжен от гнева, губы сжаты в тонкую линию. Он не отвечает.
– Я просто отреагировала. Я не задумывалась, я просто…
Мне нечего сказать. Ущерб нанесен.
Все это нацарапано на его лице, выжжено в его пылающих нефритовых глазах – глазах, которые всегда искрились юмором и добродушием по отношению ко мне… до этого момента.
Да, ущерб нанесен, и я буду разбирать завалы, отчаянно пытаясь ухватиться за потускневший кусочек того, что у нас было, до конца своей жизни.
– Жвачка была в кухонном ящике, – наконец говорит Гейб, теперь его тон убийственно спокоен. – Я думал, она принадлежит Оливеру, но, вероятно, она осталось с одной из моих вечеринок. А теперь убирайся из моего дома, Сидни. Я, черт побери, не могу на тебя смотреть.