– Я понимаю, что это невозможно исправить, – говорю я с печалью в голосе, – но ты должна знать, что я сделал все возможное, чтобы это предотвратить. Я боролся с этим, и боролся изо всех сил, но, невзирая на клеймо, которое стояло на наших отношениях, на все эти хреновы формальности, которые все омрачали, мои чувства к ней никогда не казались неправильными. Она никогда не казалась мне чем-то неправильным. – Я тяжело дышу, мое сердце бешено колотится. – И очень трудно продолжать бороться с тем, что кажется таким чертовски правильным.

Саманта внимательно смотрит на меня – выражение ее лица смягчается. Она перестает щелкать ручкой, чтобы вникнуть в мои слова и подобрать собственные.

Но наш разговор прерывается, когда дверь во внутренний дворик открывается и Эндрю входит в дом. Он, словно не поверив, оглядывает меня еще раз – его глаза опасно сужаются.

– Какого черта ты все еще здесь?

Саманта быстро отвечает:

– Я впустила его. Он заслуживает шанса объясниться.

– Он ничего не заслуживает. Объяснения, оправдывающего то, что он сделал, просто не существует. – У Эндрю лицо краснеет от гнева, вены на шее вздуваются. Я смотрю, как он несется к нам через кухню, полный негодования. Он тычет на меня пальцем, подходя ближе. – Мы взяли тебя к себе, когда ты потерял все. Мы вырастили тебя.

Моя кровь покрывается льдом и стыдом. Я опускаю взгляд, мучимый угрызениями совести, я не могу посмотреть ему в глаза.

– Мы годами оплачивали твою терапию, мы дали тебе образование, мы собрали все вещи и переехали, только чтобы тебе не пришлось жить по соседству с этим домом ужасов.

Слезы застилают мне глаза. На сердце становится тяжелее с каждым словом.

– И чем же ты нам отплатил?

Саманта делает шаг вперед, включая твердый голос разума:

– Эндрю, успокойся. Я разберусь с этим.

Он игнорирует ее.

– Ответь мне, – выплевывает он.

– Пожалуйста, – прошу я, умоляюще поднимая руку, как белый флаг. Мой голос дрожит. – Я не хотел…