– С ней все должно быть в порядке. Я велела ей спрятаться на третьем этаже.

– Но разве дым не поднимается вверх? Разве не поэтому мы должны оставаться ниже к полу, если разразится пожар?

Мое сердце пропускает несколько неприятных ударов.

Входная дверь открывается, и я морщусь, ощущая резкую боль в черепе. Заставляю себя подняться на ноги и замечаю Сойера, который идет через фойе, размахивает шалфеем, и бормочет слова. Затем он поворачивает вверх по лестнице. И мир накреняется.

– Нет, – шепчу я, чувствуя, как мое сердце колотится в ушах. – Мама.

Я мчусь к нему, но чувствую, что движусь так медленно, как будто застреваю в мокром песке, и меня захлестывают волны. Капельки пота стекают по лбу, по груди, и мое дыхание становится затрудненным.

– Сойер! – я хотела бы закричать, но выходит чуть громче шепота, и я хватаюсь за перила, когда он начинает размахивать горящим шалфеем у моей двери. – Сойер, остановись!

Громкий хлопок раздается посередине лестницы. Достаточно громкий, чтобы я подпрыгнула. Достаточно громкий, чтобы Сойер развернулся, едва не потеряв равновесие.

Отблеск белого ослепляет меня, и я моргаю, чтобы увидеть маму, сидящую в том месте, где послышался хлопок. Она наклоняет голову и смотрит то на меня, то на Сойера. Во рту пересыхает, когда меня охватывает смесь паники и надежды. Увидит ли он ее?

Сойер пристально смотрит в том направлении, но его глаза двигаются, пытаясь что-то найти, и я падаю духом. Я бы отдала все на свете, если бы кто-нибудь еще мог ее увидеть, потому что тогда я точно знала бы, что не умираю.

– Шалфей причиняет мне боль, – мама морщится от боли. Она мерцает передо мной, и мое сердце разрывается надвое.

– Потуши шалфей, – говорю я.

– Почему? – спрашивает Сойер.

– Погаси его! – кричу я. – Потуши! Потуши его сейчас же!

Сойер возится с раковиной в руке, но делает то, о чем я прошу.

Мама продолжает мерцать, и кровь отливает от моего лица.

– Если ты не скажешь своему отцу… – Мама держится за голову, как тогда, когда она болела из-за рака. Тогда это была вина судьбы, что она терпела боль, но теперь ее боль – моя вина. – Ты скажешь Сойеру? Что твоя опухоль растет?

Я качаю головой, и Сойер напрягается. Должно быть, он уловил это движение:

– Ты в порядке?

– Я воспитывала тебя лучше, Ви, – говорит мама. – Ты не должна играть с человеческими сердцами. Лео знал правду и сделал свой выбор.