Как будто я иду во сне. Нет, это не сон. Ночной кошмар. Дом. Это кажется неправильным. Как будто стены не из гипсокартона и опорных балок, а из плоти и крови. Что я каким-то образом нахожусь не в здании, а в теле, которое вдыхает, выдыхает и поглощает. Я чувствую себя поглощенным и переваренным, и я был бы более счастлив отправить свою сестру за дверь и молиться, чтобы она оставалась снаружи.

Призраки.

Монстры.

Вероника, упавшая от боли.

Мои легкие сжимаются, когда я поднимаюсь по лестнице. Дверь в ту часть дома, где живет Вероника, приоткрыта. Ее отца нет дома. Она сказала, что он рано утром повез груз в Индиану. Даже если я ему позвоню, он ничего не сможет сделать, кроме как вернуться домой. Даже если бы он был здесь, что бы он сделал?

Я подумываю о том, чтобы войти, но не делаю этого. Что говорила Вероника о стуке в дверь? Что-то о том, что всегда нужно беспокоиться о том, кого впускать в дом: это может быть смерть.

Мой мозг начинает меня раздражать. Это она обычно настаивает на том, чтобы ее пригласили войти, не я. Запрокидываю голову от болезенного осознания. Она считает смертью себя.

Я стучу в дверь. Звук тихий, но он эхом разносится по пустому фойе. Кравиц приоткрывает дверь на несколько сантиметров и выглядывает в это небольшое пространство. Разноцветный ирокез и каменно-холодные глаза за толстыми очками в черной оправе. Телосложение бойца со скучающей осанкой.

– Зачем ты пришел?

– Я хочу увидеть Веронику.

– Сейчас она спит.

Хорошо.

– Я все еще хочу ее увидеть.

– Ей это не нужно.

Наверное, он прав.

– Я должен ее увидеть.

Что мне сказать ему, чтобы он понял, что я не хочу причинять ей никакого вреда? Что же мне сказать, если я вообще ни черта не понимаю в том, что происходит с Вероникой?

– Насколько плохи дела с ее опухолью?

Его поза меняется, как будто он берет на себя часть бремени и боли, отягощающих меня.