– Он знает, – шепчу я, и мои ладони становятся холодными и липкими, поскольку Сойер слышит меня, независимо от того, насколько тихо я произнесу это. Брови Сойера сходятся на переносице.

– Вероника, что происходит?

– Он знает, что у тебя маленькая опухоль, которая вызывает мигрень, – настаивает мама. В ее голосе слышится гнев. Гнев, которого я не понимаю. – Ты не честна с ним, Ви, скажи ему правду или оставь его сейчас же.

Взгляд Сойера мечется между мной и мамой, но он ее не видит. Он видит только, что я смотрю на нее и не могу заставить себя отвести взгляд.

– Вероника, – Сойер медленно спускается по лестнице. Один шаг за другим, как будто он боится спугнуть меня. – Ты в порядке?

Мне становится душно, в крови вспыхивает жар, а по спине катится пот. Я поджариваюсь заживо, и мои колени становятся слабыми, голова кружится.

– Скажи ему, Ви! – мама кричит, и весь мир сужается, а мое зрение становится тусклым.

– Он бросит меня, если я это сделаю, – бормочу я, но слова кажутся мне неправильными. Как будто мой язык слишком толстый, а губы слишком большие. Сойер подходит к маме, и дым от шалфея все еще поднимается в воздух. Я вскидываю руку и кричу:

– Мама!

Дым попадает на нее, и она мерцает, протягивая ко мне руку. Спотыкаясь, я поднимаюсь по лестнице, пытаюсь схватить ее, оттащить, но, когда моя рука уже почти соприкасается с ее рукой, она исчезает, и рыдание разрывает мое тело.

– Нет! Мама!

Мгновение останавливается. Мир под моими ногами опускается на дно, и меня затягивает в черноту. Мои руки бьются, ищут, за что ухватиться, и я шлепаю по чему-то твердому.

– Вероника! – кричит Сойер, и я хватаюсь за него, не только за тело, но и за голос. Я просто тону. Но, так или иначе, как тогда в реке, если я буду цепляться за него, то смогу плыть. – Вероника, поговори со мной.

– Мама, – шепчу я и чувствую, что меня несут, – мы причинили боль маме.

– Я держу тебя, – говорит он. – Все в порядке, я с тобой, я здесь.

Делаю глубокий вдох, как будто выныриваю на поверхность воды, а когда открываю глаза, то снова могу видеть. Вся мокрая от пота, я лежу на холодных простынях на матрасе на полу. Это кровать Сойера. Его комната.

Он нависает надо мной, приглаживая мои волосы, как будто я сломанная кукла. Его лицо такое бледное, что, я боюсь, в нем совсем не осталось крови.

– Вероника? – он снова зовет меня, и страх в его голосе разрывает мне сердце.

Мне приходится дважды прочистить горло, прежде чем суметь заговорить, и даже когда я это делаю, вырывается только шепот.

– Я в порядке.