— Виновата, потому что мать — это первый и главный судья для своего ребёнка. А я отказывалась быть судьёй. Я была адвокатом, который знает, что его подзащитный виновен, но всё равно выпрашивает ему помилование.

Она вытерла внезапно навернувшуюся слезу кончиком носового платка.

— И теперь я вижу результат. Я вижу, как он мучает вас. Как теряет детей. И я не могу больше молчать. Я пришла сказать вам одно: вы всё сделали правильно. Вы поступили так, как я должна была поступить сорок лет назад.

Анна ахнула. Она ожидала чего угодно, но только не этого. Не благословения на развод от матери своего мужа.

— Его отец?.. — не удержалась она.

Ирина Михайловна горько улыбнулась.

— Его отец был замечательным человеком. Верным, честным, надёжным. И я прожила с ним всю жизнь, думая, что так и надо. Что долг жены — терпеть. А теперь понимаю, что просто боялась. Боялась остаться одна, боялась осуждения, боялась нищеты. И своим примером я показала сыну, что женщина всё стерпит. И он нашёл такую же — вас. Сильную, терпеливую. Но всё же нашел в себе силы остановить это. А я — нет.

Она открыла сумочку и достала оттуда не конверт с деньгами, как почему-то ожидала Анна, а старую, потрёпанную фотографию. На ней была молодая Ирина с маленьким Серёжей на руках. Она смотрела в объектив с безграничной нежностью и надеждой.

— Я храню это фото. Как напоминание о том, каким он был. Чистым. И каким я хотела его видеть. Но люди не оправдывают наших надежд, Аня. Они просто другие.

Она протянула фотографию Анне.

— Я не прошу вас за него. Я не прошу вас вернуться. Я прошу вас только об одном… не лишайте его детей окончательно. Не делайте их оружием в вашей войне. Он — плохой муж. Возможно, сейчас он и плохой отец. Но он — их кровь. И однажды им захочется понять эту часть себя. Не мешайте им. Когда они будут готовы.

Анна взяла фотографию. Бумага была шершавой, выцветшей. Она смотрела на счастливое лицо молодой женщины, которая ещё не знала, какую боль принесёт ей будущее, и на маленького мальчика, который ещё не стал предателем.

— Я никогда не сделаю этого, — твёрдо сказала Анна.

— Я уже сказала ему, что дети будут общаться с ним, когда будут готовы. И когда он будет готов вести себя достойно.

Ирина Михайловна кивнула, и на её лице появилось что-то вроде облегчения.

— Спасибо. Больше мне от вас ничего не нужно.

— Она поднялась, оставив деньги за чай на столе.

— Я больше не буду вас беспокоить. И… простите меня. Если сможете.

Она повернулась и пошла к выходу своей прямой, гордой походкой. Анна смотрела ей вслед, сжимая в руке старую фотографию. Впервые за весь этот кошмар она почувствовала не злость и не боль.