– Я должен это сделать, – сказал я ей. – Не хочу провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «А что, если?..»

– Знаю. – Ее взгляд казался мертвым, ее дух уже ускользал от меня.

– Это не прощание, Эм.

Ее губы задрожали. Но она не заплакала. Она не плакала с той ночи, когда я нашел ее свернувшейся калачиком на кровати. Ее улыбка выглядела хрупкой, чужой.

– Давай просто назовем это «пока мы снова не встретимся».

Это походило на смерть.

Мы по-прежнему разговаривали. Но звонки становились все реже. Я был в Вашингтоне, практиковался, меня сканировали, тыкали и подгоняли каждый день. Она осталась в Лос-Анджелесе, переехала в свой новый дом – тот идеальный дом с кухней, которую мне так хотелось опробовать, – и занималась собственными встречами и подготовкой к предстоящей роли.

Разозлившись на Бромми, я нахмурился.

– Не втягивай в это Эмму.

– Почему нет? Она ведь твоя девушка, так?

Мой кулак сжался.

– Отвали, Бром.

Он раздраженно хмыкнул, но мне было все равно.

Я скучал по ней. Скучал так, что порой оглядывался по сторонам, надеясь мельком увидеть ее широкую улыбку. Я скучал по ощущению ее тепла, свежему сладкому аромату ее кожи, звуку ее голоса.

Я тосковал по Эмме.

Такова хоккейная жизнь – ты часто бываешь вдали от тех, кого любишь. Каждый в команде справляется с подобной проблемой.

Я не хочу справляться. Я устал. Чертовски измотан.

В моем сознании без предупреждения вспыхнул образ кухни. Солнечный свет, поблескивающий на мраморных столешницах, аромат свежеиспеченного хлеба в воздухе и нежные красные розы, расставленные по краям от широко распахнутых окон.