Моя Эмма. Больше не моя.

Я пытался сдержаться, но не смог. Ноги подкосились, и я рухнул на пол. Прислонившись к жесткому краю шкафчиков, я заплакал так, как не плакал с детства. Уродливое, пугающее чувство изливалось из меня в сдавленных рыданиях, оставляя меня опустошенным и одиноким на сыром полу.

Бромми нашел меня некоторое время спустя.

– О черт, Люк.

– Пожалуйста, не говори: «Я же тебе говорил». – Я подпер голову руками, когда он сел рядом со мной.

– Не буду. – Его плечо прижалось к моему. – Все в порядке, Оз?

– Пошел ты.

– Значит… нет?

У меня вырвался слабый смешок, и я прижал ладони к глазницам. Голова пульсировала, слабо, но я знал, что достаточно скоро это перерастет в настоящую вспышку.

– Какой же я тупица.

– Я говорил тебе это несколько недель назад.

Я злобно посмотрел на него одним глазом.

– Мне казалось, ты не собирался говорить «я же тебе говорил»?

– А кто употреблял эти слова? – Он ухмыльнулся, но в его взгляде отражалось сочувствие. – Поговори со мной, Оз.

– Все это время я думал, что если бы у меня снова был хоккей… – Я замолчал, слегка покачав головой.

Бромми кивнул, но ничего не ответил. Ему и не нужно было.

– Мне казалось, это определяло меня.

– Я молю бога, чтобы все мое существование не зависело от хоккея, – мрачно, но с оттенком юмора, который заставил меня натянуто улыбнуться, сказал Бромми.

Меня захлестнула волна одиночества и тоски.

– Эмма пыталась заставить меня увидеть это. Она сказала, что я достойный человеком и без хоккея. Но я так крепко цеплялся за эту гребаную иллюзию… – Я опустил голову. – Твою мать, Бром. Я причинил ей боль. Уничтожил все хорошее между нами. И она…