Он хотел, чтобы я осталась и присоединилась к ним позже, вместе с Агриппой и вторым, более медленным отрядом, который должен был доставить телеги, лошадей и припасы. Тогда я смогла бы поехать верхом на Здравом Смысле.

– Нога у вас все еще болит. Вы хорошо это скрываете, но она не зажила.

Я с обидой взглянула на него:

– Неужели вы меня совсем не знаете?

– Слишком хорошо знаю, – пробормотал он.

– Я справлюсь, сэр. Я ваш адъютант. Мне нужно находиться при вас.

Он покачал головой и уступил, но я видела, что он со мной не согласился.

За час до нас в лагерь прибыл полковник Спроут. Он отобрал из своих людей двадцать пять человек, привычных к сложным маневрам и не боявшихся сложной задачи, которую им предстояло выполнить. Бунты в армии никто не любил.

Мы одолели двадцать миль, двигаясь быстро и без остановок, пока дождь бил нам в лицо, а земля чавкала под ногами. Мои сапоги так отяжелели, что я почти решила от них избавиться, но побоялась отстать, пока буду снимать их. К тому же генерал запретил идти босиком. Никто из солдат не снимал обуви.

Я справилась, хотя и не без усилий. Генерал шагал рядом со мной, но мы не разговаривали – из-за грозы и ветра вести разговор не получалось, – и он не предлагал помощи, которую я все равно бы не приняла.

Вероятно, нам послужили укрытием проливной дождь и порывистый ветер, или мятежники не ожидали, что генерал так скоро настигнет их, но, пока они ютились в палатках, не спасавших от ливня, и лелеяли пламя своего недовольства, мы начали оцеплять их лагерь.

Облепленные грязью с ног до головы, промокшие до самых костей, мы успели окружить бунтовщиков прежде, чем они нас заметили, а солнце поднялось над горизонтом и гроза прошла.

Полковник Спроут и его отряд из двадцати пяти проверенных солдат штыками вытолкали из палаток обитателей лагеря, пока мы плотным кольцом стояли вокруг. Никто не пытался сбежать, никто не сопротивлялся, но и милости никто не просил.

Генерал Патерсон велел бунтовщикам выстроиться рядами по десятеро и потребовал, чтобы ответственные вышли вперед.

– Кто руководит мятежом? – выкрикнул генерал Патерсон, повысив голос, чтобы все его услышали.

Никто не двинулся с места и не произнес ни слова. Все понимали, что зачинщики, скорее всего, будут казнены еще до заката.

Генерал мрачно глядел на них. Его лицо было перепачкано грязью, влажные волосы выбились из-под насквозь промокшей шляпы. Когда я накануне брила его, он послал за преподобным Хичкоком, священником, состоявшим при его бригаде, и попросил помолиться с ним.

– Помолитесь и за бунтовщиков, – попросил генерал. – Пусть сердца их смягчатся и обойдется без кровопролития. А еще попросите Господа подсказать мне, как поступить по справедливости.