Но моя радость продлилась недолго. Мне стало нехорошо. Я огляделась в поисках места, где могла бы присесть, и перед глазами у меня все поплыло. Я открыла флягу и стала пить, наполняя желудок водой. Но, едва отняла флягу от губ, вода яростно ринулась обратно, смешавшись с желчью, и какая-то женщина, вскрикнув, стала указывать на меня.

– У солдатика лихорадка. Сбегайте за санитарной повозкой! – крикнул лавочник, а еще кто-то выругался.

Я ощупала лицо. Я не больна. Я не могла заболеть. Я не болела ни разу в жизни, мне было плохо лишь раз, когда нас швыряло из стороны в сторону на корабле, по пути в Чесапикский залив, но и это была не болезнь. И все же от моей кожи исходил жар. Я развернулась туда, откуда пришла, желая лишь добраться до дома Анны и тем временем сдержать тошноту, но не прошла и десятка шагов, как мир накренился, сбил меня с ног, и все вокруг почернело.

* * *

Я умирала – или, быть может, уже умерла. Я не так представляла себе смерть. Я находилась в сырой, грязной комнате, где рядами лежали люди, тоже мертвые или умиравшие, – а потом вдруг все исчезало. Я трепетала, хватаясь за жизнь, как свеча на ветру. Боли не было, но я все чувствовала, и мой разум колебался меж двух жизней – той, за которую я цеплялась, и той, которой прежде жила. Двое солдат ссорились из-за моих сапог.

– На тебя не налезут. Он же мальчишка.

– И одежда нам не подойдет. Слишком он тощий. А жаль. Форма вроде новая.

Агриппа настоял на том, что мне нужна новая форма. Если ты служишь адъютантом при генерале, нельзя рядиться в тряпье.

Увижу ли я генерала еще хоть раз? От этой мысли мне сделалось жутко, но я так ослабла, что ничего не могла с этим поделать.

Как он отыщет меня? И захочет ли искать?

Спор у моей койки стих, и я снова стала десятилетней девчуркой. Я сидела на чахлой лошади, а преподобный Конант закрывал меня от холодного ветра.

Я не могла вернуться назад, в Мидлборо. Я опозорила Томасов. И все же я была там, и преподобный Конант тоже, хотя и то и другое представлялось мне невозможным. Он умер. Возможно, и я мертва. Но вот он заговорил, и голос у него оказался таким, каким я его запомнила.

– Здесь всегда будет место для тебя, Дебора, – сказал он.

– Здесь – это где? – спросила я.

– Там, где я.

– А Элизабет здесь?

– Да.

– А как же Нэт, и Финеас, и Иеремия? Они тоже здесь?

Охваченная тоской по ним, я вдруг увидела перед собой поля, где мы бегали наперегонки, и дом, где выросли, и места, которые я так любила.