На высочайшей ноте мелодия вдруг оборвалась, а потом Чэнхуань, едва касаясь струн, медленно сыграла последние аккорды и закончила произведение на нижней ноте. Казалось, отзвуки чудесной мелодии все еще витали у потолочных балок, наводя слушателей на глубокие размышления.

У меня же в голове эхом отдавались строки: «Я вижу ясно, что дорога заблуждений зашла еще недалеко, и наконец прозрел, что я сегодня прав и был не прав вчера… Прозрел, что я сегодня прав и был не прав вчера… Сегодня прав и был не прав вчера…»

– Жоси! Тринадцатый брат! – окликнул нас Иньчжэнь.

Лишь тогда я наконец пришла в себя. Тринадцатый тоже выглядел потерянным и встревоженным. Мы безмолвно переглянулись и увидели в глазах друг друга глубокую скорбь.

– Жоси! Тринадцатый брат! – вновь позвал Иньчжэнь.

Тринадцатый господин поспешно встал и ответил:

– Ваш брат здесь.

Иньчжэнь махнул рукой, веля ему сесть на место, и спросил, глядя на Чэнхуань:

– Кто велел тебе играть эту мелодию?

Чэнхуань закатила глаза и, окинув нас всех внимательным взглядом, надула губы:

– Я сама ее выбрала, она красиво звучит. Я плохо сыграла?

– Нет-нет, ты сыграла очень хорошо, просто прекрасно! – похвалила я. – Мы так заслушались, что забыли обо всем на свете.

Чэнхуань с сомнением перевела взгляд на отца и спросила:

– Тетя говорит правду?

– Тетя очень любит тебя, и в ее глазах что бы ты ни сделала, все будет прекрасно, – медленно проговорил тринадцатый с улыбкой. – Тебе совсем не удалось выразить общее настроение мелодии, но ты сумела отточить технику, и это уже очень хорошо.

Хотя Чэнхуань побаивалась своего отца, она верила каждому его слову, а потому, услышав ответ, засияла от счастья и тут же спросила Иньчжэня:

– А царственному дядюшке разве не понравилось?

– Понравилось, – отозвался Иньчжэнь, улыбнувшись с некоторой горечью.

Ликующая Чэнхуань подбежала к нам и села рядом с Иньчжэнем.

– Братишки говорили, что царственный дядюшка любит музыку полей и садов, – заискивающе произнесла девочка. – А эта мелодия вроде бы как раз рассказывает о них.