– Узнал? – тихо спросил фон Киш.

– Да. А ты меня?

– Тоже. Только ты меня не знаешь – так тебе лучше будет, барин. – Эх, как глупо попались, – сокрушался фон Киш. – В темноте не заметили подкрепления, думали, что их всего пятеро, да в санях еще. Поторопились и поплатились за дурость свою. Тьфу!

Документы у Николая были поддельные, и он понимал, что в Старице, если состоится следствие, об этом узнают. «А может, нас там просто расстреляют… – думал Николай. – Прощай, Катерина! И прости меня. Я попытался…»

Прошел целый месяц тягостных ожиданий. Наконец Катерина узнала от Веры, что Николая в тот же вечер по наводке Ермолая взяли как подельника фон Киша, да и самого фон Киша схватили живым в Красном. В Старице фон Киш сбежал, а Николая отправили в Сибирь.

Катерина долго не могла опомниться, время для нее словно остановилось. Все стало безразличным: не хотелось приласкать детей, через силу вставала по утрам. Чаще всего, если выпадала свободная минута, смотрела в окно на дорогу, по которой ушел Николай. Ждала.

Катерина с Александром кое-как разговаривали только на людях и при детях. Вскоре удалось выкупить мезонин, и Александр теперь перебрался туда, изредка появляясь у Катерины, только чтобы поесть. Катерина мужа так и не простила.

Она долго сомневалась, но все же пошла на занятия в школу грамоты и сразу же стала лучшей ученицей. Очень скоро смогла читать по ночам книги, которые давала Вера – Пушкина, Толстого, Тургенева. Целый мир открывался ей, и спустя долгое время Катерина наконец почувствовала, что ее отпускает, что она снова может радоваться даже мелочам. Но каждый вечер перед сном вспоминала людей, которых любила и которых потеряла: бабку Марфу, Федора, Тимофея, Глашку, Фросю, Агафью и Николая. Когда ей становилось тяжело и не хватало сил, она, как молитву, повторяла имена: Марфа, Федор, Тимофей, Глаша, Фрося, Агафья, Николай, Марфа, Федор, Тимофей, Глаша, Фрося, Агафья, Николай… Имена потерянных дорогих людей давали ей силы жить дальше.

Глава 7

Глава 7

В 1937 году Пасха была поздняя, 2 мая. Никто не праздновал, не красил яиц, не пек куличей, но вся деревня откуда-то знала: Пасха пришла. Казалось, что и природу кто-то оповестил: ветер переменился на южный, птицы защебетали будто бы по-другому, стройно и торжественно. Домочадцы шепотом христосовались, а Катерина вполголоса напевала: «Христос воскресе из мертвых, смертью смерть поправ…»

На следующий день предстояло обойти корову, которая отелилась накануне Вербного воскресенья. Утром Катерина поспешила в хлев. Прихватила пустую подойницу, прикрепив на дно пахнущий медом зажженный огарок, – так учила бабка Марфа. Никто не должен был видеть ее. Катерина плотно прикрыла за собой дверь, сбитую из добротных толстых досок, заслонила пуком сена оконце и встала напротив покорно жующей коровы. Взяв в руки огарок, начала по памяти читать: «Богородице, Дево, радуйся…». Осторожно, чтобы не испугать животное, Катерина поочередно прижгла шерсть на звездчатом лбу коровы, в обоих мохнатых ушах, на правом боку, на костистом крестце и на левом боку. Слабый дурманящий запах жженой шерсти на мгновение перебил теплый уютный аромат коровы и благоухание сухого сена, смешался с ними и растворился в хлеву. Обойдя корову три раза, Катерина снова прикрепила огарок ко дну подойницы и принялась доить, заботливо обтерев чистой тряпицей бархатное розовое вымя. Кормилица. Корову теперь разрешалось держать только одну, лошадь уже давно сдали в колхоз. И вот звонкие молочные струи окатили и с шипением затушили огонек.