– Неправда. Вы можете все мне рассказать. Горе становится легче, если им поделиться.

– Моя… моя жена серьезно больна, – признается он прерывающимся голосом. – А меня служба удерживает вдали от нее. – Он извлекает носовой платок и шумно сморкается.

Глядя на него, я вспоминаю Стокса – тоже крепкого, плотного мужчину, и такого же любящего мужа.

– У нее есть служанка или кто-то еще, кто сможет о ней позаботиться? Есть у вас дети, дочери?

– Да, наша старшая неотлучно с ней, – кивает он.

– Тогда, я уверена, ваша жена хотела бы, чтобы вы не волновались и спокойно служили королеве. Если она узнает, что вы себе места не находите из-за нее, ей станет только хуже.

– Наверное, вы правы, миледи. Простите, что так расклеился.

– Нет нужды извиняться, Киз. Уверена, ваша жена поправится! – Всего лишь утешительная банальность – но что еще тут можно сказать?

Вернувшись во двор, я вручаю пажу мешочек золотых монет и приказываю идти к аптекарю, купить лекарств (пишу ему на листке список лекарств), а также деликатесов и сладостей, выяснить, где живет семья Киза, и отнести все его жене. Горе этого человека глубоко меня тронуло, должно быть, оттого, что он напомнил мне отчима. Вслед за отчимом я вспомнила и дорогую maman, по которой до сих пор безмерно горюю. Уже год ее нет с нами; все это время я провела при дворе. Но лучше о ней не думать, иначе расклеюсь и начну рыдать, как Киз.

Я возвращаюсь в приемный покой; здесь Кэтрин и Джуно под руководством учителя пения распевают гаммы. Обычно уроки не проходят в публичных местах, но сейчас во внутренних покоях закрылась королева со своими советниками; пока зал Совета украшают для церемонии, они совещаются там. На табурете у окна, освещенная ярким солнцем, сидит Леттис, а Левина с кистью в руке пристально вглядывается в ее лицо. Сегодня с ней мальчишка-ученик; он глаз не сводит с Кэтрин, словно никогда не видел подобного создания – впрочем, возможно, так оно и есть. Всю жизнь я наблюдаю, как реагируют юноши на мою сестру: вот и у этого сейчас до смешного ошарашенный вид. Однако для нее он – невидимка, несмотря на яркие глаза и кудри цвета воронова крыла. Для него же невидимка – я, хотя Левина, придя, поспешила мне представить юношу. Он почтительно снял берет, но смотрел не на меня, а на сестру.

По случаю титулования Дадли мы все в лучших своих нарядах, и сейчас Левина накладывает последние штрихи на серию портретов, заказанных королевой. В последнее время с нами, сестрами Грей, Елизавета на удивление приветлива. После того разговора часто приглашает нас с сестрой отобедать или отужинать с ней во внутренних покоях, и при этом ждет, что буду развлекать ее остроумными ответами. Решила даже, что я должна сопровождать ее на верховых прогулках, и поручила Дадли подобрать подходящего пони. Лебедь – тихий, послушный конек, из тех, на каких учат ездить верхом детей; он не доставляет мне никаких хлопот. В благоволении королевы есть свои плюсы: те, кто не давал мне житья, теперь притихли и стараются, хотя бы на публике, обращаться со мной по-доброму. Но есть и такие, у кого королевская милость вызывает зависть – а к зависти я, в отличие от сестры, не привыкла.