Но улыбается и она. Всех нас привлекает в Кэтрин ее неистощимая любовь к жизни; однако я сейчас особенно радуюсь, что сестра снова весела и довольна – в этом вижу знак, что она пережила разрыв с Хертфордом и разбитое сердце ее исцелилось.

Левина с улыбкой расправляет оборки на платье Кэтрин, заправляет ей волосы под чепец, поправляет ожерелья.

– Что там у тебя? – спрашивает она, взявшись за цепочку, уходящую под корсаж.

Я не вижу, что у Кэтрин, хотя любопытство на лице Левины привлекает мое внимание.

– Ничего! – твердо отвечает сестра и снова прячет цепочку под платье. Что бы там ни было, обсуждать это она не собирается.

Пока Левина рисует, я наблюдаю за людьми вокруг. В приемном зале собирается народ: весь двор пришел праздновать пожалование Дадли графского титула. Зал полон разряженных придворных: болтают, играют в карты или в кости, делая слишком крупные для себя ставки, сплетничают, окидывают друг друга оценивающими взглядами.

Мимо пробегает гонец с посиневшим от холода лицом. Пара стражников останавливает его у входа во внутренние покои.

– Важные новости из Франции! – выпаливает он и протягивает одному из них письмо. Тот просматривает и кивает своему товарищу. К дверям подходит леди Ноллис, тоже пробегает глазами письмо, а затем вводит гонца в покои королевы.

– Как вы думаете, что там? – спрашиваю я.

– Новости из Франции? Должно быть, Мария Шотландская сказала о королеве какую-нибудь очередную гадость, – говорит Леттис. – Спрошу матушку, когда она вернется.

С Кэтрин Левина заканчивает, и настает моя очередь. Я сижу тихо и слежу за работой ее проворных пальцев. Через некоторое время она останавливается и подходит с портретом ко мне. Странно: обычно Левина не показывает незаконченные картины. На сияющем голубом фоне я вижу свое лицо: деталей пока недостает – но, несомненно, лицо то же, что предстает мне время от времени в зеркале сестры. Те же круглые карие глаза под высоко поднятыми бровями, губы сердечком, платье с высоким воротом и с рукавами-фонариками. И все же это не я – здесь нет и следа моей настоящей фигуры: ни горба, ни искривленной спины, ни неловкого поворота шеи. Вопросительно смотрю на Левину; мне вспоминаются те наброски моего обнаженного тела, что делала она несколько лет назад.

– Знаю, – говорит она. – Прости. Это приказ королевы.

Интересно, как Елизавета сформулировала свой приказ? «Мистрис Теерлинк, нарисуйте так, чтобы она выглядела нормальной»?

– Разумеется. Все мы здесь на службе, и наше дело подчиняться. – Произнося это вслух, я особенно остро чувствую, как мне недостает свободы.