– Потому что верю, вы законная наследница королевы, миледи. Не хочу, чтобы нами правила шотландская католичка. И не один я так думаю!

– А кто еще?

– …Не могу вам сказать. Но есть и другие. – Мне показалось, что он едва не назвал какую-то фамилию. – Однако вы ничего этого не знаете! И еще, – торопливо добавляет он, – не доверяйте никому!

Я снова прикладываю палец к губам.

На лестнице слышатся шаги: это Нэн со стопкой чистого белья.

– Благодарю за цветы, очень любезно с вашей стороны! – громко говорю я. – Они напоминают мне, что жизнь продолжается и поля сейчас в цвету.

– Какая красота! – с улыбкой говорит Нэн. – Я принесу для них кувшин, только сначала выведу собак.

Она оставляет белье на кровати, сажает Геркулеса к себе на бедро, словно ребенка, подзывает собак и выходит за дверь. Ядро тоже выходит; слышу, как поворачивается ключ в замке. Наконец я осталась одна со своим букетом.

Записки при нем нет, но и не требуется: сами цветы ничем не хуже письма. Пурпурные анютины глазки означают «думаю только о тебе»; пушистые шарики гипсофилы и белые анемоны с золотистыми сердцевинками – «вечная любовь». Однако анемон говорит не только о любви, которая не вянет; второе его значение – истина. И серебристые полукружья лунника, который еще называют «цветком правды», и ажурная зелень кервеля пояснений не требуют: все они говорят об искренности. Послание так ясно, как если бы Хертфорд стоял сейчас передо мной и произнес его словами: он говорит, что я могу рассказать правду, что он сделает то же самое, и наши показания совпадут. Какую тяжесть снял он с моего сердца! Я словно распрямилась, стало легче дышать. Малыш во мне шевелится, и меня вдруг затопляет нежность. Снова подношу букет к лицу, вдыхаю аромат и вдруг замечаю еще один цветок, которого не видела прежде: розмарин. Розмарин – память об умершем: это о Джуно, о нашей бедной Джуно – и на миг я позволяю себе помечтать о том, что ее душа найдет себе новый приют в сердечке нашего малыша.

Звук ключа в замке возвращает меня к реальности. Вернулась Нэн с собаками. Она принесла кувшин и хочет поставить цветы возле кровати.

– Не сюда, Нэн, – говорю я. – На подоконник.

И указываю на окно, выходящее на башню Бошан: пусть мой дорогой Хертфорд видит их из окна, пусть знает – я получила его послание. При мысли, что он так близко, нарастает возбуждение, словно сам воздух вокруг меня пропитан Хертфордом.

Я пододвигаю кресло к окну, чтобы из этой позиции открывался вид на башню Бошан, жду, жду – и наконец в окне той башни вспыхивает свеча. Я встаю и беру свечу: пусть свет ясно обрисовывает мой силуэт. Теперь он увидит меня, узнает, что я здесь, от него в нескольких шагах! Но разглядеть Хертфорда не удается, и наконец Нэн уговаривает меня лечь в постель. Сон мой неглубок и тревожен, а под утро я вновь просыпаюсь с криком, увидев во сне свою смерть.