– Куда это вы смотрите каждый вечер? – спрашивает Нэн, видя, что после ухода леди Уорнер я опять села к окну.

– Мне нравится смотреть на фонари на барках, плывущих по реке, и гадать, откуда они.

– Как вы думаете, вам когда-нибудь позволят отсюда выйти?

– Если королева надо мной смилуется, – отвечаю я.

Этот же вопрос мучает меня ежедневно, ежечасно: чем все кончится? Иногда позволяю себе помечтать, как мы с Хертфордом, малышом и Мэри живем где-нибудь вместе. Иногда на Кэнон-роу, иногда в Бомэноре, иногда в каком-то ином, неопределимом месте. Главное – на свободе.

Нэн тоже подходит к окну.

– Взгляни, – говорю я. – Видишь тот корабль? Может быть, он плывет из Индии!

Мы вместе следим за тенью огромного парусника, что скользит по воде, как призрак, и в золотистых кругах света, отбрасываемых его факелами, бесшумными тенями движутся матросы.

– Не могу себе представить такого далекого путешествия! – говорит Нэн. – Я никогда не выезжала из Лондона.

– Как, вообще никогда?

Я смотрю на нее с удивлением, вдруг осознав, как различны наши жизни. До сих пор мне не приходило в голову ее расспрашивать, да и о себе я не рассказывала, опасаясь, что скажу лишнее и это дойдет до королевы.

– Один раз была на ярмарке в Ислингтоне, – сообщает Нэн с такой гордостью, словно Ислингтон находится в другой стране.

Я, все двадцать лет (точнее, уже двадцать один год) своей жизни переезжавшая с места на место, не могу даже вообразить такого скудного существования, в котором Ислингтон кажется далеким, словно индийское царство! Пожалуй, не будет никакого вреда, если поведаю ей о королевских дворцах, в которых мне случалось жить. И я начинаю говорить: рассказываю о пирах, и празднествах, и летних путешествиях в большом придворном кортеже, а она, слушая, все шире раскрывает глаза.

– Ты же наверняка видела, как королевский кортеж проезжает по улицам или проплывает на барках по реке? – спрашиваю я.

– Видела, – отвечает она с каким-то благоговейным изумлением, словно воспоминания навеки запечатлелись в ее памяти. – И не только видела: во время коронации, когда в Чипсайде представляли живые картины, я там была одета пастушкой!

– Как же, помню эти живые картины.

– Значит, вы меня там видели! – восторженно выдыхает она.

– А ты видела меня. – Я улыбаюсь в ответ, но про себя вновь переживаю унижение от того, что плелась в хвосте процессии, в открытой коляске, вместо того чтобы, как положено мне по праву, ехать верхом сразу за королевой.

– Что-то не так? – спрашивает она.