Едва рассвело – Нэн еще посапывает на своем тюфяке – я вскакиваю, выхожу на парапет и открываю дверь, ведущую к переходу между башнями. Собаки выскакивают за мной следом и принимаются гонять голубей. Я останавливаюсь и смотрю на дверь, ведущую в темницу Хертфорда: тяжелую, посеревшую от времени дубовую дверь с узором из черных шляпок гвоздей, такую же, как моя. Он там! Он меня не покинул! Стэн подбегает к двери и поскуливает, прижимая нос к трещине внизу; я трепещу, догадавшись, что он уловил запах Хертфорда. Так скоро, как только позволяет мой огромный живот, подбегаю туда, не раздумывая, сама опускаюсь на пол и припадаю лицом к этой трещине, надеясь ощутить запах любимого.

– Миледи, что с вами? – На площадку вышла зевающая Нэн в ночной сорочке. Представляю, как она изумилась, увидав меня распростертой на полу!

– Ничего, Нэн, – отвечаю я. – Просто уронила кольцо, и оно, кажется, закатилось в трещину под дверью… – Я незаметно стаскиваю с пальца кольцо с черепом, поднимаю его и говорю громко: – Да вот и оно!

Могу поклясться, что в этот миг я слышу тихий голос из-за двери:

– Моя Китти! Любовь моя!

– Давайте я помогу вам встать, – говорит Нэн. Девушка подошла довольно близко, так что я не осмеливаюсь отвечать Хертфорду – вдруг она услышит.

Теперь к Стэну присоединился и Стим, оба яростно скребутся в дверь и повизгивают. Их голоса подхватывают другие, и начинается сущая какофония. Нет никакого сомнения, Хертфорд понял, кто его сосед; а чтобы уж точно все было понятно, я громко приказываю собакам молчать, называя каждого пса по имени. Нэн подает мне руку и помогает встать, и я позволяю ей отвести меня в комнату; все мои силы сейчас уходят на то, чтобы не выказывать волнения и радости.

Вскоре появляется со своим ежедневным визитом Уорнер; в фарватере у него, как обычно, тащится длинноносый помощник с хитрыми глазками.

– Ну что же, миледи, – спрашивает он, как всегда, – не желаете ли вы рассказать мне историю вашего брака?

По тону очевидно, в ответе он не сомневается – так что у него глаза лезут на лоб, когда я с улыбкой отвечаю: «Желаю».

И начинаю рассказывать о дне своей свадьбы: в мельчайших подробностях, отвечая на вопросы, повторяя, если нужно, чтобы длинноносый успел все записать в свой гроссбух.

Мой допрос (как бы Уорнер ни старался представить его светской беседой, это именно допрос) длится три дня; и все время я чувствую, как сердце мое выбрасывает, словно паутину, невидимые нити, протягивает их по переходу в соседнюю башню, туда, где томится в заключении мой муж. Сначала Уорнер, затем его помощник снова и снова задают мне одни и те же вопросы. Порой стараются по-разному повторять какие-то мелкие подробности, ожидая, что я собьюсь и начну себе противоречить. Вытягивают самые интимные детали моего брака, как будто раздевают донага и обыскивают самые потаенные места.