– Существуют правила о неразглашении источников. Но могу поручиться, что сведения, которые она нам передала, исходили из уст твоей матери. О том, как твой отец заставил ее оборвать связи с семьей, как ей запретили произносить хоть слово на иврите и даже на французском и как твой отец ей угрожал, если она когда-нибудь скажет хоть слово о своем происхождении тебе или твоей сестре. Но она все равно нашла способ тебе рассказать. Помнишь, ты говорила о ее историях и выдуманных словах? О ее песнях и молитвах? То был иврит, Белль. Молитвы на иврите. Так она решила поделиться с тобой своей верой и своим наследием без ведома отца.

По твоим щекам стекают слезинки. Ты закрываешь глаза, впитывая эту боль. Пытаюсь сказать хоть что-нибудь в качестве утешения или оправдания, но ничего не приходит на ум.

– Мне очень жаль, Белль.

Тебя не интересует мое сочувствие. Лицо становится жестким и пустым.

– Еще в статье написано о дне смерти моей матери и о том, как она умерла… ее подруга не могла этого знать.

– Верно. Она не навещала твою маму в «Крейг-Хаусе», но у нее были причины для подозрений. Незадолго до срыва Элен призналась, что начала бояться мужа. К сожалению, с каждым разом ее заявления становились все более пугающими, пока однажды Элен не заставила подругу поклясться, что, если с ней что-нибудь случится, та пойдет в полицию и скажет им, что это дело рук твоего отца. Женщина начала подвергать сомнению все, что говорила Элен. Смахивает на сюжет из фильма Хичкока. Затем, несколько недель спустя, у Элен случился нервный срыв, и ее отправили в «Крейг-Хаус». Первой реакцией женщины было облегчение от того, что твоя мать наконец получила необходимую ей помощь, однако не прошло и года, как она услышала…