– Что за ночь! – сказал кто-то с немецким акцентом, и мое сердце едва не остановилось: на мгновение мне показалось, что это был Людвиг. Я бессчетное количество раз мечтала о том, что он отыщет меня – вот так – и я в радостном удивлении кинусь в его объятия. Подняв глаза, я увидела перед собой Ганса. С этим его до боли знакомым немецким акцентом.

– И правда – прекрасная, – ответила я, заправляя выбившуюся прядь волос за ухо.

Усевшись рядом со мной, Ганс вытащил из кармана серебряную фляжку и, отвинтив колпачок, протянул ее мне.

– Спасибо. – Я сделала большой глоток, алкоголь опалил мне горло, и я поморщилась. – Неудивительно, что тебя называют Призраком. Я даже не слышала, как ты подошел.

Он забрал у меня фляжку и тоже к ней приложился.

– Научился ходить на цыпочках. – Закрутив крышку, он убрал фляжку в карман.

Некоторое время мы молча прислушивались к шелесту ветерка, запутавшегося в кронах деревьев.

– Ты когда-нибудь задумывалась, – продолжил Ганс, – ради чего Гитлер вообще все это затеял? Какого счастья ему не хватало? Разве наша жизнь не прекрасна?

Я снова посмотрела на усеянное звездами небо:

– Знаешь, я только что и сама размышляла о чем-то подобном. Хотела, чтобы во всем мире было так же спокойно, как здесь. – Я откинулась назад, опершись на руки. – Ненавижу войну. И Гитлера ненавижу.

Ему потребовалась пара мгновений, чтобы распознать то, что скрывалось за моими словами:

– Значит, ты кого-то потеряла?

– Да. В самом начале Лондонского блица. Отца. А потом сестру-близнеца и ее мужа.

Впервые за все это время я раскрыла кому-то правду – отступила от своей легенды. Обычно я говорила, будто потеряла своего мужа – будто я Вивиан, овдовевшая во время войны. Но здесь, во Франции, я была просто Симоной.

– Соболезную, – ответил Ганс. – Не думаю, что знаю кого-то, кто не потерял в этой войне хотя бы одного близкого человека.

– А ты?

Опершись локтями о колени, он окинул взглядом поле:

– Вы все носите фальшивые имена. – На мгновение мне показалось, что он пытается сменить тему, но он продолжил: – А я представляюсь своим настоящим немецким именем. Потому что его мне дала мама – и я хочу уважать свои корни. Особенно теперь – когда мамы нет. Как нет отца, братьев и сестер.

– Что с ними случилось?