Я закрыла лицо рукой, потому что не хотела даже думать о том, через что мне довелось пройти, – и уж тем более говорить об этом. Переживать вновь болезненные воспоминания было невыносимо. Но одно Джек должен был узнать:

– Я не сломалась. Ничего им не рассказала.

– Верю. – Он отвинтил колпачок с тюбика. – Я постараюсь аккуратно. Скажи, если будет больно, – и я остановлюсь.

Я сжала в кулаке одеяло, пытаясь собраться с духом.

Джек выдавил немного мази и, едва касаясь моей обожженной кожи, принялся обрабатывать раны вдоль позвоночника и на лопатках. Первое прикосновение и правда было довольно болезненным, но затем по ожогам стала разливаться приятная прохлада.

– Все нормально.

Он мягко, нежно касался моей огрубевшей, изуродованной плоти. После этого, наложив на ожоги несколько повязок, опустил мою рубашку.

Я по-прежнему лежала на боку, прикрыв лицо рукой, мои глаза щипало от слез.

– Я могу что-нибудь для тебя сделать? – спросил он. – Помочь как-то?

– Ты и так уже много сделал, – покачала головой я. – Спасибо тебе за то, что забрал нас. Я никогда этого не забуду, Джек. Я обязана тебе всем. Тебе, Арману и Гансу.

– Кто такой Ганс?

Некоторое время я молча смотрела на него, хлопая глазами:

– Просто человек. Помог нам.

Джек знал, что задавать вопросы об агентах на местах было небезопасно, поэтому он кивнул и встал приготовить кофе.

– Тебе нужно избавиться от куртки, – сказала я, принимая у Джека горячую чашку. – На случай, если сюда нагрянут немцы. Закопай ее где-нибудь. И летный костюм… От него тоже нужно освободиться. То, что у тебя под ним, попробуй немного испачкать – чтобы одежда выглядела потрепанной. Конечно, пуговицы и покрой выдадут тебя с головой, но простой солдат может этого и не заметить.

Некоторое время спустя, несмотря на чашку крепкого кофе, я провалилась в глубокий сон. И снова увидела Людвига – в этом его новом нацистском обмундировании с впечатляющим блестящим железным крестом и прочими знаками отличия. Мы были в Лондоне, на Крейвен-стрит, в саду – рядом с бомбоубежищем, – и мы вскапывали землю.

Мы… что-то сажали? Картофель?..

Решили, наверное, превратить сад в огород. Казалось, никто и слыхом не слыхивал ни про какую войну. Из окна второго этажа высунулась соседка – и весело помахала нам рукой. Мы поприветствовали ее в ответ – а потом Людвиг воткнул в землю лопату, надавив на нее ногой в черном блестящем сапоге. Он копал очень глубокую яму. Через мгновение я уже бежала за ним по улице в сторону Темзы – мчалась так быстро, как только могла. Он исчез за углом кинотеатра – не сумев найти его, я в панике кинулась к станции метро. Я так боялась, что он бросил меня. Искала его повсюду – но он словно испарился. Казалось, никому не было дела до моих страданий. Жизнь продолжалась – будто войны никогда и не было. Лондонцы гуляли, разговаривали и смеялись под летним солнцем – лишь я, потеряв Людвига, чувствовала себя так, будто меня ударили под дых. Куда он делся? И почему это никого не волновало? Почему все выглядели такими счастливыми? Это было неправильно. Несправедливо.