– На самом деле Ганс не был Серым Призраком, бабушка. Он был только посыльным. Именно Людвиг, помимо всего прочего, предоставлял ему информацию о передвижениях немецкой армии. Серым Призраком был он.

Она откинулась на спинку дивана, и мне показалось, будто воздух между нами заискрил от ее потрясенного напряжения.

– Нет, этого не может быть.

– Но это так.

– Но Ганс…

– Ганс был агентом – таким же, как ты. Он никогда никому не раскрывал свою истинную личность. И хорошо умел хранить секреты. Как, судя по всему, и Людвиг.

Я знала, что она не станет винить его за это – она и сама всю жизнь провела во лжи и скрывала свою истинную личность даже от собственной семьи.

Бабушка выглядела ошеломленной, сбитой с толку и… раздраженной.

– Ты должна знать еще кое-что… – сказала я, чувствуя себя все более неловко. – Ваш побег из тюремного грузовика по дороге в Равенсбрюк организовали не Ганс с Арманом. Его организовал Людвиг.

– Нет… – Она покачала головой, будто не хотела в это верить.

– Это он связался с Гансом и сообщил ему, что вас с Дафной схватили. Он дал Гансу машину и нацистскую форму – это он тебя спас.

Бабушка сидела не шевелясь. Ее приоткрытые губы выдавали смятение, брови она страдальчески свела к переносице. Я уже не была уверена, что поступила правильно, рассказав ей правду.

Но отступать было некуда. Отец подошел и вручил ей шкатулку.

– Джиллиан привезла ее из Берлина.

Бабушка широко распахнула глаза, уставившись на шкатулку, как на появившееся из ниоткуда привидение.

– Откуда она у тебя?

– Мне ее отдал Ганс, – объяснила я. – А ему ее отдал Людвиг после того, как тебя забрали из Франции. Он хотел, чтобы Ганс передал ее тебе. Ганс пытался это сделать. Он разыскал родственников Эйприл Хьюз в Англии, но ему сказали, что она мертва – они ведь не знали, что это ты. Все думали, что выжила Вивиан.

Бабушка потянулась за шкатулкой, и отец аккуратно поставил ее бабушке на колени.

Несколько долгих мгновений она любовно оглаживала шкатулку руками – ее пальцы скользили по потертой деревянной поверхности, медной фурнитуре, гравировке с изображением джентльмена в цилиндре. В конце концов она открыла ее и зачарованно, осторожно, словно боялась спугнуть прекрасный сон, стала перебирать хранившиеся в ней воспоминания.

– Это я пою на сцене самого модного ночного клуба Берлина, – сказала она, протягивая мне газетную вырезку. – Я была своего рода знаменитостью, знаете ли. Правда, недолго.