Он просто смотрит прямо перед собой глазами, отражающими в себе мириады ужасов, которые я не могу постичь и не знаю, как мне избавить его от них.

Что это? Его кошмары? – гадаю я, отводя мокрые волосы от его лица. – Или дело во всех тех кошмарах, которые мучают нас?

Если дело в последних, то я даже не могу себе представить, что он сейчас переживает.

Мне всегда было интересно, каково это – быть ониром. Когда мы были маленькими, я, бывало, спрашивала его, помнит ли он что-нибудь из тех времен, когда он еще не находился на этом острове и в Школе Колдер, каково это было – иметь доступ к снам и кошмарам других. В те дни он никогда не хотел говорить об этом, и теперь я понимаю почему.

Это ужасно. И даже хуже того.

– Джуд, пожалуйста, – шепчу я, подавшись еще ближе к нему, пока холод его тела не сливается с жаром моего собственного.

– Пожалуйста, – прошу я, когда бешеное неровное биение его сердца передается моему.

– Пожалуйста, – снова повторяю я, как будто речь идет о секрете, который я хранила все эти годы и который скрывала даже от себя самой.

Он обжигает внутренность моего горла, бьется о те стены, которыми я так долго окружала себя. Но какое значение имеют эти стены, если Джуд сгинет в этой пропасти, в этой бездне? Я уже потеряла столь многих – Каролину, Серину и вот теперь Еву. И я не собираюсь потерять также и Джуда, если у меня есть какой-то способ его спасти.

И поэтому я делаю глубокий вдох и произношу те единственные слова, которые у меня остались, чтобы попытаться достучаться до него. Те единственные слова, которые действительно имеют значение.

– Я люблю тебя, Джуд. Я люблю тебя, ты нужен мне, и я не могу тебя потерять, не могу потерять тебя так. И не потеряю.

Он дергается и шумно втягивает в себя воздух, как будто сквозь него проходит сильнейший электрический разряд.

– Джуд? – Моя решимость сменяется страхом. – Джуд! Что…

– Не надо, – говорит он, говорит сипло, хотя я даже не представляю, почему он сипит.

– Не надо что? – в растерянности спрашиваю я.

Он моргает, и эти черные пушистые волнистые штуки выходят, выходят из его глаз, пока я наконец – наконец-то – снова не смотрю на Джуда, на настоящего Джуда, а он не смотрит на меня.

– Не люби меня.